Первенцы

По ушам резанул такой шум, будто Итка с разбегу прыгнула в бурную реку. Чей-то конь едва ее не затоптал, но за миг до столкновения вдруг взял левее и промчался мимо. Прорезав строй, как грабли вспаханную землю, всадники разбились на два потока и обогнули кольцо обороны Корсахов. Итка выстрелила кому-то из врагов в спину, потом снова повернулась на крики: среди тех немногих, кто упал с лошади и смог подняться, без оглядки рвался в бой Куница. Отто сперва пытался давать команды, которые больше никто не слышал, а потом схлестнулся с каким-то наемником. «Чтобы стать охотницей, побудь добычей», – так, кажется, говорила когда-то Танаис. «Только не сейчас», – подумала Итка. Сейчас нужно просто выжить.

И так рассуждали все: чернобородый воин, с отборной бранью перезаряжающий арбалет; чудом выживший батрак с копьем, для которого этот бой явно стал первым и все еще мог оказаться последним; Отто, благородный господин Тильбе, всю жизнь обучавшийся искусству фехтования и теперь забивший человека насмерть грубыми, совершенно безыскусными ударами латной перчатки. Люди Кашпара готовились отражать следующую атаку наемников, снова возглавляемых двумя командирами, но Итка полагала, что напрасно: у Бруно вполне определенная цель, и он не станет зря тратить на них время. Отто пришел к такому же выводу. На этот раз он отдал приказ таким голосом, что ему повиновались, даже не расслышав в точности слов – нечто за гранью разума подсказывало телу, как вести себя, чтобы избежать гибели.

Люди сплотились, ощетинились копьями и щитами. Вражеские всадники перегруппировались, галопом пошли в новое наступление. Итка удачным выстрелом убила под вожаком ханзы коня и понадеялась, что ублюдок свернет себе шею. Убедиться в этом она не успела: расколовшись надвое, строй наемничьей конницы ударил людям Тильбе в лоб, и что-то мощным толчком отбросило ее назад. Она перекатилась вбок, чтобы не попасть под копыта, вскочила рывком, попыталась найти глазами Отто и не смогла. Вместо него она снова увидела Куницу – беспощадного, остервенелого, с ног до головы в крови. Он убивал так же ловко, как жонглировал факелами, только в руках его плясало другое, алое пламя. На его пути встал чернобородый арбалетчик, который где-то потерял арбалет. «Дурак, – подумала Итка, – это твоя погибель». Она услышала голос Отто, не далеко, не близко – он звал кого-то из своих воинов. Врагов как будто бы стало больше, как и напуганных, бесхозных коней.

Итка потянулась к колчану на поясе и выругалась: стрелы закончились. Куница зарубил арбалетчика и, взглянув прямо на нее, поудобнее перехватил топоры. Между ними осталось с дюжину шагов и несколько трупов. В груди полыхал неожиданно стиснувший сердце ужас. Она могла бы, наверное, окликнуть Отто, да только в этом не было никакого смысла – она хорошо знала, что Куница окажется быстрее. Десяток шагов, семь, пять, почти вплотную.

– Стой! – крикнула Итка, оглохшая от шума крови в ушах. Может быть, на самом деле она это прошептала, и Куница ее не услышал – или не хотел слышать. Он отчаянно рванулся вперед и напоролся на лезвие кинжала.

Итка разжала пальцы. Клинок вошел ему в грудь по самую рукоять. Куница открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но из горла вырвался глухой, рычащий хрип. Он качнулся, выронил оружие, упал на одно колено. Итка опустилась следом, не понимая, как это могло произойти – она даже не помнила, когда достала кинжал из ножен. Страх исчез, словно вовсе ей только почудился. Глядя куда-то сквозь нее, Куница пытался сделать вдох и не мог, судорожно протянул руку, навалился Итке на плечо. Она почувствовала, как сохнет попавшая на ухо капля крови. Куницу повело в сторону. Падая, он ухватился за ее одежду и сорвал верхние застежки, задев пальцами шерстяной шнурок амулета.

Она не увидела его смерти – она вообще ничего не видела сквозь плотную пелену перед глазами. Расплывались кляксами на листе из грязного снега какие-то тени – наверное, люди. Казалось, будто кто-то ласковым движением прикрыл ладонями ее уши, чтобы она не слышала их воплей – или дело было в том, что она распустила густые волосы?

Вместо криков в голове зазвучали сперва слабые, далекие голоса, но Итка не могла разобрать слов их печальной песни. Потом поняла: эти слова – на чужом языке. Это была она, та самая вдовья колыбельная, и узнаваем был среди тысяч голосов ее голос, той женщины, что качала на руках младенца, которого Итка боялась разбудить. «О чем же все-таки эта песня?» – обратилась она к вдове. «О кошке, в ночи зовущей своих котят, – сказала женщина, и вторили ей десятки, сотни других. – Все они откликаются, кроме рыжего, родившегося самым первым». Итка спросила: «Что с ним случилось?» – и прищурилась от отраженного снегом яркого света. «Он умер, – ответила она, сестра сестер, мать матерей. – В конце концов все они умирают».

Итка посмотрела на небо. Солнце, первое дитя земли, расправило пламенные крылья.

Гашек запыхался.