Первенцы

Ведро тяжелое, вода плещется через край, но Итка бежит по лестнице, не обращая на это внимания – главное, успеть донести достаточно. Саттар уже зовет ее, перемежая брань с каким-то старческим брюзжанием: «Вот же угораздило поймать стрелу». Она ставит ведро на пол, колени подкашиваются, ее тошнит – перед глазами еще мельтешит окровавленное платье Зофки, а тут Куница, раненый, бледный, и она очень боится, что он умрет. «Тебя не хватало, – бурчит хаггедец, выжимая тряпку, – иди воздухом подыши». Итка не уходит. Внимательно следит за каждым его действием, как будто от этого что-нибудь зависит. Куница дышит рвано и почти незаметно, веки подрагивают, словно он видит сон. «Да не трясись ты, – говорит Саттар, – переживет».

Обработав рану, хаггедец уходит, напоследок прошипев что-то на своем языке. Итка остается. Ей кажется, это правильно. Почему-то ужасно зудит под ключицами. Она садится рядом с Куницей, прислонившись спиной к стене, упирается взглядом в печку, вспоминает, как он говорил: «Тут бывает прохладно». Итка зевает, думая, что сейчас посидит немного и сходит за дровами, но незаметно проваливается в сон. Когда просыпается, в комнате тепло – кто-то занялся печкой вместо нее. Куница? Она поворачивает голову: очнулся. Итка придвигается ближе.

Он морщится, смотрит на нее блестящими глазами: «Ты собиралась меня убить?» Она мотает головой: «Нет, я только хотела вытащить стрелу». Он улыбается немного криво: «Я так и сказал. – Прочищает горло. – Ладно, не страшно. Было бы славно увидеть перед смертью такое красивое лицо». Итка улыбается тоже, но нос пощипывает от непрошеных слез. Куница протягивает ей здоровую руку: все будет хорошо. Хочется верить, что он прав, и она – ненадолго – верит.

Воспоминание растворилось, утекло по щекам солеными слезами. «Не плачь, дочка, – сказал ей искристый голос. – Встань. Обернись».

Она встала на ноги и обернулась. Над полем прозвучало три коротких сигнала боевого рога.

Гашек повернул голову на звук – сидящий верхом на чужой кобыле гетман, протрубив отступление, снял меч с пояса переброшенного через луку седла человека и ударил лошадь пятками. В бороде у раненого – наверное, он был ранен – блеснула серебристая бусина. Гашек не успел даже подумать о том, чтобы их догнать: вдалеке, в окружении стаи волков и нескольких воинов Тильбе, поднялась и расправила плечи Итка; ее длинные распущенные волосы отливали медью на морозном солнце.

Он безотчетно подался вперед, к ней – и вдруг застыл на месте, боясь моргнуть. Итка обернулась и взглянула прямо туда, где Саттар, одной рукой срывая с себя наплечник, второй принимал у Танаис секиру. Между ней и хаггедцами было совсем небольшое расстояние, гораздо меньше, чем нужно было преодолеть Гашеку. Бежать к ней? Им наперерез? И с чего бы Саттару снимать наплечник? Растревоженный улей мыслей в голове утих, когда грозно рявкнула на громилу маленькая лисица, бросаясь в заведомо проигранный бой. Вдогонку рванула вся волчья стая. Гашек решил: вперед, а там будь что будет, но навстречу ему, безрассудно-воодушевленный, несся с копьем наперевес какой-то батрак.

– Я тебе не враг! – вскинул руку Гашек, но тот человек не остановился. Он не слишком умело обращался с оружием и во время атаки конницы был, скорее всего, слишком напуган, чтобы просто сбежать. Гашек увернулся от копья и ударил батрака гардой по голове. Он распрямился и рухнул на спину, как срубленное дерево. Где-то вдалеке жалобно заскулил волк. Врезав батраку еще раз, Гашек прокричал ему прямо в лицо: – Лежи и не двигайся, чтоб тебя! Понял?!

Тот кивнул, Гашек зачем-то кивнул в ответ и поднял глаза: громила, расправившись со стаей, крушил секирой один за другим шлемы и щиты, а Танаис шла по его следам. Гашек осознал, что ему не успеть. «Почему Итка не стреляет?» – пронеслось в голове, и сразу после: «Я могу стрелять». Плевать, что в меткости до Соловья ему далеко, теперь нет времени сомневаться.

Среди лежащих на земле трупов по характерной детали доспеха легко можно было узнать Кулхавого – по лицу, почти полностью содранному острыми когтями, узнать его уже никто не смог бы. Лук оказался при нем, и Гашек, перевернув тело хорунжего, достал из-под него полупустой колчан. «У Кулхавого тырить – себе дороже», – сказал однажды кто-то из наемников. Знали бы они тогда, что их ждет. Спасающихся бегством людей Гоздавы нагоняли колдовские звери: наверное, нужно родиться везучим господским ублюдком, чтобы в такой передряге выжить. Гашек вытер испарину со лба и положил стрелу на тетиву.

Он сделал несколько шагов вперед, но стрела все равно не долетела до цели. Гашек набрал в грудь воздуха. В нос ударил запах мокрой шерсти, послышался хруст, а потом рядом выросла огромная живая гора. Даже не поведя ухом в сторону Гашека, медведь облизнул окровавленную морду и зарычал. Руки задрожали, но стрела хотя бы не соскакивала с тетивы.