Первенцы русской свободы

А вопрос о «Зелёной лампе» особенно важен для биографии поэта. Он даже имеет кардинальное значение. То или иное решение вопроса есть угол зрения, под которым нужно смотреть на творчество Пушкина 1818—1820 гг., на развитие его мировоззрения.

* * *

Казалось бы, ещё скорее, чем отсутствие каких-либо фактических подтверждений, легенду должно было бы разрушить непосредственное обращение к произведениям Пушкина, связанным с «Зелёной лампой». Они с совершенной достоверностью открывают, что политический характер, по меньшей мере, был далеко не чужд общению членов кружка. Исследователи, поддерживающие точку зрения Бартенева и Анненкова, должны были бы крепко помнить известные стихи, обращённые Пушкиным к Каверину, бывшему членом кружка:

         Молись и Вакху и любви
И черни презирай ревнивое роптанье;
Она не ведает, что дружно можно жить
С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом;
         Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под лёгким покрывалом

(II, 27).

Вот это-то лёгкое покрывало безумной шалости до сих пор ещё не сдёрнуто с разгульного и вольнолюбивого кружка.

Даже описание собраний кружка, сделанное Пушкиным в 1822 году в письме к Я. Н. Толстому, по своей прелестной выдержанности несовместимое с содомскими представлениями, не заставило исследователей сдать в архив россказни Бартенева и Анненкова.

         Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна —
И разгорались наши споры
От искр и шуток, и вина,—
Я слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык…

(III, 47)[496]

В этом кружке Пушкин отмежевывал себя

От мёртвой области рабов
Капральства, прихотей и моды.

(Н. В. Всеволжскому, 1819 г.; II, 101).

Покидая летом 1819 года Петербург, Пушкин уже мечтал об удовольствиях возвращения под тень «Зелёной лампы»:

                  Приеду я
В начале мрачном сентября:
С тобою пить мы будем снова,
Открытым сердцем говоря
Насчёт глупца, вельможи злого,
Насчёт холопа записного,
Насчёт небесного царя,
А иногда насчёт земнова.

(В. В. Энгельгардту, 1819 г., июль; II, 83—84)

С именем П. Б. Мансурова и Ф. Ф. Юрьева, тоже членов «Зелёной лампы», связаны самые распущенные, с точки зрения житейской морали, стихотворения этого цикла. Но и с этими людьми Пушкина связывало какое-то единство свободолюбивых веяний. Даже в известном послании к Юрьеву, проникнутому какой-то особой беззаветностью удали, находим отблески «свободы»:

         Здорово, рыцари лихие
Любви, Свободы и вина!
Для нас, союзники младые,
Надежды лампа зажжена!..

(1819 г.) (II, 95)

Мы, быть может, не решились бы отыскивать политику в этом послании, но «лампа надежды» заставляет нас делать это. Немного дальше мы разъясним почему. Не лишнее упомянуть, что даже в письме к Мансурову, которое и до сих пор печатается с многочисленными точками по соображениям моральным, встречаем такой конец: «поговори мне о себе — о военных поселениях — это всё мне нужно — потому что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм»[497].

Из всего цикла стихотворений встречаем только одно послание М. А. Щербинину, совершенно свободное от каких-либо политических намёков.

* * *

От свидетельств Пушкина перейдём к фактическим данным. Пожалуй, единственный факт Анненкова — ссылка на расследование Следственной комиссии по делу декабристов: «произошла поверка направлений, усвоенных различными дозволенными и недозволенными обществами, невинный, т. е. оргиаческий характер „Зелёной лампы“ обнаружился тотчас же и послужил ей оправданием»[498]. Действительно, если бы общество имело исключительно этот характер, то, ввиду страха, нагнанного на всю Россию следователями Николая I, проще и естественнее всего было бы ожидать, что будут ссылаться на разгульный тон всего общества. Но при расследовании, как мы увидим ниже, следственная комиссия не получила ни одного указания на оргиазм «Зелёной лампы».