Первое апреля октября

Вот, это, подхожу я к Ла-Маншу и вижу: девка стоит, вся как есть голая. Стоит и, это, натурально смотрит на меня так, будто дать хочет. За давностью лет, сказать, я уже не очень-то помню, как баба смотрит, когда хочет дать, но такое, это, впечатление у меня тогда сложилось от её взгляда. Ну, я ей: «Ты чего, - говорю, - болезная, шныряешь тут в чём матерь родила?» А она мне: «За что же ты, говорит, мужа моего любимого на смерть сподбил?» «Не знаю, - говорю, это, ей, - ни мужа твоего, ни тебя самую, даже, это, по имени». «Имя, - говорит, - у меня простое и незамысловатное: Любовь», - говорит. И натурально тут же и дала. Прямо между глазьев, это, и дала. «А ты чего, - говорит, - подумал, пень старый?»

Вот, стало быть, отлежался я, пока она не ушла, болезная (и всё по мужу убивалась), закрыл евротоннель и обратно в сторожку – примочку, это, делать. Захожу, значит, в служебное-от помещение, а там – он.

- Кто? - встрял Бредяев, не перетерпев долгой затяжки сторожа от едкой «Примы», которую тот принялся раскуривать.

- Так, это, мальчик, - через минуту отозвался сторож, сплюнув долгую слюну и почмокивая губами. - Бледненький, это, такой весь, в белой, сказать, пижаме. А в руках мою берданку держит. Я ему кричу: брось ружжо, малец, не дай бог сотворишь чего. А он мне: «Я, - говорит, - возьму его поиграть? Я, - говорит, - верну потом, когда всё кончится». Насилу, это, отнял табельное оружие у мальчонки. Мальчонко-то, видать, того немного, с рельсов, это, сошёл.

Сторож раздавил о шпалу окурок «Примы», старательно растёр его между пальцами в махру и сдул, давая тем самым понять, что его скорбная быль окончена.

Наступило сочувственное молчание, которое длилось не меньше пяти минут.

- Так а смертоубийство? - вопросил наконец Пётр Сергеевич.

- А что? - не понял Гипербореич.

- Ну, про смертоубийство-то. В чём оно?

- Во мне, - коротко ответил человек с ружьём. И замолчал навеки.

- Вот так дела! - воскликнул Пётр Сергеевич. - Сторож-то помер.

- В каком смысле? - спросил терапевт Головушкин.

- Да вот так, - отозвался Бредяев. - Не дожил до смерти.

Пришлось Головушкину подниматься (он положил на освободившееся место снятую с груди табличку «Я нарушил клятву Гиппократа», чтобы случайно никто лёжку не занял) и осматривать почившего сторожа.

- М-дэ, - произнёс он в конце концов. - Отошёл. Ведь говорил же ему: бросай курить!.. Ну да ладно, надо пока оттащить его подальше. Не лежать же рядом с трупом – как-то ненормально будем выглядеть. Да и ему поезд уже, вроде, ни к чему.

- А ружьё? - резонно вопросил Пётр Сергеевич. - С ружьём что делать?

- Возьмите его себе пока, - нашёлся Головушкин. - На хранение. Вы у психиатра на учёте, надеюсь, не состоите?

- Не состою.

- И справочка имеется?.. Шучу, шучу, хе-хе.

Вдвоём они подхватили сухонькое тельце Гипербореича и оттащили его за насыпь, к пустой брошенной и заржавелой цистерне. Там сложили ему руки на груди, как полагается покойнику, а терапевт накрыл его своим халатом. Получилось вполне даже пристойно и симпатично.

А когда вернулись, на месте сторожа уже устроился молодой человек в очках, по виду студент.

- Я ваше место отбила, - сказала лежащая дальше эффектная дама, похожая то ли на окончательно обрусевшую кореянку то ли на китаянку, в джинсовом костюме. - Подружка молодого человека, - кивок на студента, - хотела занять.

- Спасибо, - поблагодарил Пётр Сергеевич, возложась на место-отбивную.

- И совсем не подружка она мне, - стушевался студент, косясь на ружьё в руке Бредяева. - Как вы могли подумать!

- Подружка, подружка, - принялась разоблачать закрасневшегося юношу джинсовая дама. - Не ей ли вы, не вы ли ей, о чувствах говорили!

- Это был сугубо предметный разговор, - отчаянно зарделся молодой человек. - Мы с ней на одном факе.

Терапевт Головушкин неприлично фыркнул.

- И вообще, говорить о чувствах и испытывать чувства — это даже не одного порядка вещи, - изрёк студент.

Два врача-музыканта от нечего делать и дабы развлечь самих себя и публику принялись выдувать полонез Огинского.

6. Недоказуемая биологема студента Коляско

Внезапно пошёл мелкий пакостный дождик, и до чего же холодный, зараза. Поезд, ведомый машинистом Саддукеевым продолжал опаздывать. Над чередой голов вдоль железнодорожного пути захлопали, раскрываясь, редкие зонты, прихваченные наиболее предусмотрительными гражданами.

- Вот вы кто по образованию? - обратился студент к Петру Сергеевичу.

- Безработный, - отозвался тот.

- Угу... Ну, это, в общем-то не... А по образу мыслей?

- Русский, - чуть поразмыслив ответил Бредяев.

- Замечательно, - кивнул Коляско. - Значит, мы всяко разно поймём друг друга.

- Кхм, - неопределённо кивнул Пётр Сергеевич.

- Отчасти вы правы, - согласился студент. - И тем не менее, как образованный человек, вы просто не можете не понять суть моей биологемы.

- Суть – чего? - не понял Бредяев.

- Биологемы. Ну, вы знаете, у теоретиков всякие там теоремы, у стратегов – стратегемы, а для биологов я придумал биологемы.

- А вы, стало быть, биолог.

- Образуюсь, - кивнул студент.