Первое поле

Казбек, очевидно, уж по привычке не давал себя принарядить в седло – шумно набирал воздух и держал грудь. Но уже учёные и Матвей, и Анатолий только посмеивались этому. Поле обтрепало ребят, одежду; даже висевшие в ножнах ножи давно перестали казаться чужеродными. Ствол винтовки за спиной уже не оценивался как что-то особое, хотя, конечно же, вот так – и в такой же одежде, и в болотниках (а они теперь в основном стали ежедневной обувью) – не пройти без удивлённых глаз москвичей по улице Горького. «А жаль, – про себя подумал Матвей, – как бы в классе удивились, заявись мы в таком виде!»

Вскоре караван из впереди идущих маленьких ушастых олешек и за ними лошадей ушёл в сторону Маи. Илья (а Матвей и Анатолий с ним очень тепло попрощались) обернулся, снял свою фуражку и помахал ею, прощаясь с высыпавшей на берег партией Гаева. С ними ушёл Викентий Ильянов, и Коля Сыроежкин, и Кучум. Расставаться было очень грустно. В лагере одномоментно стало очень тихо. Никто никуда не ходит, ничего не носит, не разговаривает. А вынесенная на улицу радиостанция слушала негромкий голос Гаева:

– База, база, приём. База, база, приём. База, – более энергичным голосом, – база, отправили караван. Да, все ушли. – Константин Иванович слушал, что отвечают. – Конечно есть! Образцов ещё на такой же караван. Вертолёт?! Тогда и Максимову с Чумаковой откомандируем. А в план когда поставят? Двенадцатого. Хорошо, понял, подготовимся. Площадка? Да есть у нас тут коса. Сколько? Метров… – Гаев обернулся к сидящему рядом и внимательно слушающему Молнару. – Ты мерил, сколько коса в длину?

Игорь Александрович произнёс:

– Почти тысяча двести.

– Тысяча двести, – произнёс Гаев в микрофон. – Конечно, выровняем. Нет, не затопляет. Понял. Спасибо. Через неделю выйду на связь. Конечно, не забуду, – улыбнулся Гаев. – Конец связи. – И снял наушники. – Вот такие новости. Пришли три вертолёта. Будут ими народ вывозить, ну, кому повезёт. Пойди девочек обрадуй.

Жёлтая осень

А осень флагом карантинным

туманит и наводит грусть.

Осень вмешивалась в работу срывами дождя, трудно переносимой руками температурой воды, цветом иголок листвянок и кустов, травы и изменившейся плотностью воздуха. Всё почти одним днём порыжело. С утра не очень приятно было надевать холодную одежду, наматывать сухие портянки и залазить в сырые изнутри болотники и завтракать на улице. Затем брать с собой банку сгущёнки, хлеб и идти маршрутом на шурфы, промывать породу в проходнушке и лотками. Пальцы схватывала ледяная вода, затем как-то так постепенно они привыкали к холоду, и можно было работать, а если становилось невмоготу, то отогревались у постоянно горящих костерков. Чаще гоняли чаи и курили. Месяцем раньше Матвей изготовил из высушенной берёзы курительную трубку для махорки. Дыма больше, опять же романтика. Шуток и разговоров становилось меньше, и в основном они состояли из «вот скоро будем дома».

Самой работы становилось всё меньше, план полевых работ ещё немного – и завершится при любых обстоятельствах, если только не землетрясение какое-нибудь, но настроение, настрой слегка поддался влиянию погоды. И буквально потребовалась Матвеева винтовка и его умение бить без промаха. Еды любой оставалось всё меньше и меньше. Давно закончились полевые деликатесы типа конфитюра. Дольше всех продержались совершенно несъедобные сухой лук и сухая картошка. Какао и кофе в середине лета по утрам ещё напоминали о цивилизации. Сгущёнку прихлопнули в конце августа. Оставалась мука, соль, и десятого сентября вскрыли последнюю банку тушёнки. Вот после этого Матвея и стали вместо промывки посылать на охоту. И Матвею приходилось уходить на разведанные озёра и там скрадывать дичь. Первая утка – а надо было так её выхватить, чтобы упала она на землю, – попалась уже на заходе солнца. Матвей крадучись приблизился к берегу и следил за стаей на воде. Штук двадцать уток крутились на одном месте, не собираясь никуда лететь. Минут через двадцать пришла идея пугнуть их. Матвей огляделся, выбирая, чем бы в них бросить. Осторожно отполз от берега, поискал в траве, чем бы пульнуть. Берег был топким, весь в траве – и ни палки серьёзной, ни камня рядом. Но когда Матвей так же крадучись вышел на полусогнутых на берег, увидел плавающую рядом с берегом корягу, согнутую, как бумеранг. Коряга в полметра, но так напиталась водой, что, когда он её вытащил, оказалась тяжёлой. Матвей попробовал ею замахнуться. Понял, что далеко не бросит, но надо. Встал на левое колено, размахнулся, бросил и тут же поднял ружьё, и очень вовремя. Вся стая шарахнулась кто куда, уворачиваясь друг от друга. Несколько птиц рванули через кусты и потянули на берег. Матвей мысленно помолился своему охотничьему богу и спустил курок.

Совсем в сумерках Матвей вернулся в лагерь и в лицах рассказал, как это непросто – еду добывать.

– Плавают себе, кормятся. И стаи большие. Бить – а как достать? – сетовал Матвей. – Хоть бы плот какой или лодочка.