Первое поле

Накрапывал осенний дождичек, тихонечко долбил в висок…

Есть замечательная, ностальгическая, тонкая, очень близкая геологам песня: «Осень – она не спросит, осень – она придёт по опустевшим пляжам, осень немым вопросом в синих глазах замрёт». Матвей вспомнил эту песню, когда утром за завтраком вдруг узнал, что уже первое сентября. Это неожиданное, оказывается, ещё не забытое понимание, что ты школьник, что первого сентября надо бы садиться за парту, а у тебя, у Толика, который вот сидит за столом рядом и пьёт чай, совершенно иные задачи и на первое сентября, и на весь этот месяц. Вчера вечером пришли олени. Воображение рисовало совсем иное. Конечно, олени ездовые и вьючные – это не лошади, и спору нет, но чтобы они были столь неожиданно маленькими, как пятиклассницы, поразило и растрогало. Два погонщика-каюра, что с ними пришли, были такими же, как Илья, – невеликими ростом, так же смуглы и узкоглазы. Очень приветливые. Олешек привели девять. Привязали и тут же развели неподалёку костёр. И когда Толик у Ильи спросил, зачем тут костёр, если есть костёр на кухне и у Ильи около палатки, Илья ответ на это начал со своего «однако»:

– Однако дымокур надо делать. Иначе комары заедят.

А и вправду, чем ближе к осени, тем комарьё и мошка просто чумели! Если кто из рабочих наклоняется копать, на спину тут же налетает полк их, гудящих и зудящих, и стадами ползает по непрокусываемым энцефалиткам. Из-за комаров и мошки Матвей и курить среди лета приучился. Работал Матвей с Сыроежкиным в пару, и на третий перекур Николай и протянул Матвею папироску «Байкал»:

– Засмоли. Они дыма боятся, – и показал: дунул дымом на руку, где топтались комары, и они тут же улетели.

Матвей прикурил от Николая и стал дымом пугать насекомых. Вспомнил, как совсем пацанами баловались подобранными у урн окурками. Как было во рту неприятно и противно, но быть как взрослые, подражать было сильнее. Но Матвей не приучился, и поэтому пыхать на комаров дымом было неприятно, но зато какой эффект! На пятый день Матвей случайно затянулся. Было поперхнулся, но откашлялся и не забросил. А когда в конце месяца случайно узнал (Гаев подводил итоги), что накурил на шесть рублей с копейками, решил, что ничего страшного. Все курят, а он что, рыжий, что ли.

Когда костёр распалился, каюр бросил в него приготовленный мокрый, из земли мох и такие же мокрые порубленные коряги, и из костра повалил дым. Олени, как дети, тут же головами, опустив их, потянулись к струям дыма. Даже как будто с благодарностью. Ребята топтались рядом и тоже рады были дымокуру. У оленей отметили совершенно замечательные глаза, в которых всё время стояла незнакомая ребятам нежность ко всему. Тонкие ножки с разъехавшимися копытцами, мотающиеся маленькие хвостики. Ребятам через час разрешили сводить олешек на реку попить воды. Пили они так же, как лошади, едва касаясь губами воды. И потряхивали шкурами, сбивая такой тряской комаров со спины.

– Совсем малышня, – сказал Матвей стоящему рядом Анатолию. – Как на них вообще что-то возить? Стыдно же.

– Тоже никак такое предположить не мог, чтобы эта детвора и ещё на себе что-то везла, – ответил Анатолий. – А ушки какие мягкие.

– Не мягкие, – ответил Матвей, – а нежные.

Но утром, когда собрали и покрыли небольшими сёдлами оленей, вышло так, что килограммов двадцать образцов они могут нести влёгкую. Решили одновременно и лошадей загрузить. Необходимость в них убавилась, а по ящику вьючнику – это десять ящиков утащат. Матвей первым оседлал Казбека. После той страшноватой истории Матвей невольно на многое происходящее в природе стал смотреть более открытыми глазами. Как-то занесло его на марь. Обходить её не хотелось, да и сколько обходить, он не знал, и пошёл по кочкам и между. Показалось, что по кочкам будет удобно идти. И высоко, и просторно. Но после десяти шагов по верхушкам кочек понял, что этак и ноги сломать недолго! А между кочек – а тут ещё и деревца, и кусты – не протолкаться, но уж если понесло, трудно с рюкзаком, полным породы, но через двадцать минут природа его отблагодарила: Матвей вышел на огромный куст крупной красной смородины. Остановился, снял рюкзак, не досыта, но откушал. Тем более что ягоды оказались необыкновенно вкусными и даже сладкими после первых морозных ночей. А дальше Матвей, ещё час или два пробираясь между кочек, всё время шёл между высоких, выше Матвея, кустов смородины и поражался, что их так много, а собирать некому. «Вот жизнь, – думал Матвей, – грибы собирать и те некому». А ведь их в тайге видимо-невидимо. И как только они пошли, грибные супы в партии тут же отвергли любые борщи из банок.