Первое «Воспитание чувств»

В эпоху, к которой подошло наше повествование, он поделил свою жизнь надвое: занялся историей азиатского переселения народов и сочинением томика од. Для истории он составил простой, но многообещающий план: ее следовало расчленить на ряд широких полотен, уложив события в хорошо скомпонованные разделы, и все это объединить мощной струей реальных происшествий и фактов; в стихах он же стремился приноровить ритм каждой строки к любому капризу мысли, наполнив ее окрыляющей звукописью, и пытался порельефнее передать колорит, обогатив его озарениями фантазии.

По собственной воле, уподобясь монарху, отрекающемуся от престола в тот самый миг, как его собрались короновать, он навсегда отказался от обладания тем, что можно купить в этом мире: от удовольствий, почестей, денег, любовных радостей и ублажения чрезмерного честолюбия; сердцу приказывал не слишком буйствовать, а плоти — не пришпоривать дух; на собственном и чужом примере изучал манеру сосуществования страстей и воззрений, без всякой пощады взвешивал каждый свой помысел, взрезал себя, как труп, иногда обнаруживая в себе, как и у прочих, кое-какие похвальные мотивы всеми порицаемых действий и низкие помыслы в основе добродетельных деяний. Ни перед чем он теперь не застывал в почтительности, раскапывал все, до подмышек запуская руки в каждый ворох, принюхиваясь к изнанке добрых помыслов, пробуя на зуб звонкие словечки (не фальшивы ли?), угадывая в чертах лиц скрываемые страстишки, срывая маски и вуали, раздевая женщин, заглядывая в альковы, вкладывая пальцы в каждую рану и добираясь до дна любой из радостей.

Так он лишился очень многих самообманов, хотя, как вы бы заметили, пребывал еще в классическом возрасте иллюзий: уже не грезил об эфирных созданиях в юбке и не радел ни об усовершенствовании рода людского, ни о любви таинственной андалузки, ни о гондолах с гитарами, равно как не жаждал ни встречи с той, что поймет его сердце, ни обретения веры, утоляющей дух, ни прочих разных изделий из того же теста, о коих можно прочесть в любом романе с продолжением.

XXII

— У тебя паспорта, Анри?

— Да, вот они.

— Ты не забыл поменять наши ассигнации на английские?

— Нет-нет, все готово, сундук и дорожная сумка должны быть здесь через час. Я не знал, захватишь ли ты картонку для шляпы, и потому купил одну.

— Как ты добр, милый мой друг!

И она, обвив руками шею, простодушно расцеловала его, а затем, чуть отстранившись и глядя полными любви глазами, проговорила:

— Ты обо всем подумал, все предусмотрел, ты такой сильный и нежный, мне иногда кажется, что вместе с тобой я получила отца и мать. Где же ты научился всему этому? Разве ты когда-нибудь попадал в подобные обстоятельства? Вот я старше тебя, но, окажись я на твоем месте, у меня бы никогда ничего не получилось.

— Просто любовь старит, — отшутился Анри с улыбкой, в которой вместе с воодушевлением невольно проступила и горечь.

— Да нет, напротив, она делает моложе, — запротестовала Эмилия, продолжая расправлять на кровати вынутую из сундука дамскую одежцу и поочередно ее складывая, чтобы упаковать.

Повисло долгое молчание: им было трудно разговаривать.

— А ты? — вдруг встревожилась она. — Что ты захватишь с собой? С чем отправишься в это путешествие?

— С тем, что сейчас на мне.

— А теплый плащ?

— У меня его нет.

— Но ведь он тебе нужен.

— Ты же знаешь, мы небогаты, а переплыть океан обойдется недешево. Захвати свою старую черную накидку, если будет холодно, я ею воспользуюсь.

— Вот твои платки, у меня еще есть место. Оставь при себе три или четыре, чтоб ночью прикрыть голову.

— Если пожелаешь, можешь дать мне шаль, я положу ее на дно моего чемодана под книги.

Эмилия вручила ему шаль, он отправился с нею в свою комнату, а вернулся с вопросом:

— Что делать с нашими бумагами? Ведь после отъезда все обыщут, замки сломают.

— Самое лучшее — сжечь. — Таков был ее ответ.

— Будь по-твоему, — согласился Анри, — уедем, не оставив после себя ничего, так наша авантюра пройдет успешнее. Да и какое воспоминание о нас может остаться в их сердцах? Но и ты тоже, ты сожжешь все, не правда ли? Все!

— Вот ключ от моего секретера, открой его, брось в огонь все письма, какие там найдешь. Мне оттуда не надо ничего.

В камине уже догорало порядочно вещей, белья, лоскутков ткани или кусочков бумаги — мадам Эмилия отыскивала нужное, остальное роняла туда же; теперь она приняла из рук Анри две или три пачки писем и швырнула их в огонь, отчего пламя ярко вспыхнуло и дымившиеся там клочки разом догорели.

— Кончено! — торжественно изрекла она. — Теперь твоя очередь.

Анри стремительно вошел, сжимая в руках содержимое своих ящиков, и, прежде чем устроить аутодафе, положил все это на уголок каминной доски. Там были его заметки на исторические темы, конспекты по правоведению, письма из дома, послания Жюля, пригласительные билетики, уведомления о свадьбах и похоронах.