Первопроходцы

Не хватило трех или четырех дней, чтобы встретить приступ в готовом, укрепленном зимовье. Строили его с размахом, предполагая, что со временем разрастется в острог. Не повезло. У кого были кремневые ружья, подсыпали порох из натрусок, прикрыли запалы шапками, у кого фитильные пищали и мушкеты — запалили трут. Огненный бой не испугал нападавших, похоже, среди них были люди, воевавшие на Оклане. Коряки не полезли напролом, как при первых встречах, но, скрываясь за деревьями и кустарником, подошли на ружейный выстрел и стали осыпать стрелами недостроенное зимовье. Пущенные с огнивом, они не долетали до тына, мокрая трава мешала пустить пал. Три десятка корякских удальцов короткими перебежками подкрались шагов на тридцать. Промышленные дали по ним залп картечью, половину переранили, уцелевшие побежали обратно.

— Вот и языки! — указал на оставленных атаман и отставил перезаряженную кремневую пищаль, собираясь выйти из-за частокола.

Моторинские промышленные Матюшка Калин, Иван Суворов, Калинка Куропот вызвались идти с ним.

— Ты здесь нужней! — оттеснил брата Тарх, поправил топор за кушаком.

Михей молча согласился с младшим. Четверо приволокли двух мужиков. Один был ранен в ноги, другой в живот.

— Этого не надо было брать, — поморщился атаман. — У нас не выживет, а свои, может быть, и выходили бы.

— Не разглядели! — оправдался Тарх. — Видим — живой. Подхватили…

Ходынец, мстительно улыбаясь, стал выспрашивать пленных, что за река, на которой они находятся. Услышав ответ, обвел спутников победоносным взглядом:

— Гижига!

— Не ошиблись. Привел Бог! — перекрестился атаман.

Он привык к ходынцу, перестал его чувствовать, только следил, чтобы не мучил пленных. Но пока отдыхал после боя, тот бесшумно задушил раненого в ноги, другой умер сам. Коряки с прежним озлоблением стали нападать на недостроенное зимовье. В самую горячую пору стадухинский отряд сидел за частоколом и отбивал до пяти нападений в сутки. Охочие люди отстреливались, ходили на погромы, брали в плен мужиков и женщин. Михей говорил им государево слово, отпускал и аманатил, но не мог принудить к покорности и миру, потому что коряки не боялись смерти и охотно умерщвляли себя. Им сковывали руки и ноги, чтобы не могли чинить смертоубийство, они отказывались от еды и питья, ни с кем не разговаривали, по двое-трое суток сидели без движения, пялясь в одну точку, и умирали, а их сородичи при больших потерях продолжали осыпать зимовье стрелами, не оставляя каждодневных попыток сжечь его. Отряд Стадухина тоже нес потери. «Да сколько их и откуда берутся?» — удивлялись охочие. Никто из них не мог знать, что на другой стороне Анадырского плоскогорья, на Колыме-реке еще в прошлом году поменялась власть. После многих мытарств, трудностей и мучений пути, потеряв кочи на Индигирке, на смену Василию Власьеву пришел новый колымский приказный Тимофей Булдаков. Он обосновался в Среднем остроге, где сидел на приказе казак-первопроходец Мишка Коновал и служил не в прием беглый янский казак Иван Баранов.

От Стадухина и Моторы известий не было. Еще до их ухода с Колымы Иван Баранов подал Власьеву челобитную — идти своим подъемом с тридцатью промышленными и охочими людьми на Чендон-Гижигу, о которой слышал от инородцев. При этом он явил в казну двадцать соболей. Не принятое прежней властью прошение было передано новому приказному, и тот отпустил ватагу. Случилось так, что эти люди ушли с верховьев Колымы почти одновременно с полусотней Михея Стадухина, двинувшейся с Анадыря на Пенжину. В верховьях Гижиги ватага Ивана Баранова была встречена оленными ходынцами, которых беспрестанно притесняли коряки. Тойоны родов Ларчега, Тонгылыта и Чонога сами явились к пришельцам с просьбой о помощи, дали ясак и подарки русскому царю, присягнули на верность. Иван Баранов предложил писаным рожам выдать аманатов, и они с радостью согласились на это, чтобы иметь защиту казаков.

Еще сам того не зная, беглый казак Баранов с товарищами проложил главный путь с Колымы к Охотскому морю и нашел место для будущего государева острога. Его люди помогли ходынцам отбиться от нескольких воровских набегов, и стычки прекратились. Корякские роды оставили верховья реки не из страха перед пришельцами, но по зову единоплеменников, призвавших воевать в устье Гижиги. При непрестанных боях в низовьях реки в ее верховьях промышленные и охочие люди Баранова построили укрепленное зимовье, промышляли рухлядь и мясного зверя. Но промыслы разочаровали их: на Колыме соболя было больше. В конце февраля Баранов оставил в зимовье десять охочих людей, с остальными и с тойонами известным ему путем ушел в Верхний Колымский острог.