Первые грёзы

Вдруг, прежде чем мы успели оглянуться, Шура положила сумочку на стул и грузно опустилась на неё.

– Так! Теперь кушай на здоровье, милейшая проповедница!

В первый момент с сумочкой будто ничего не произошло, но уже через несколько секунд обнаружились произведённые в ней химические и механические соединения: шоколадные бомбы с ликёром, виноградом и пастилой дали такое «тюки-фрюки», что от прежней белизны её атласа осталось одно смутное воспоминание.

Едва успела Шура закончить производство всех своих операций, как спохватившаяся Грачёва уже бежит за забытым сокровищем. Не видя его на столе, где она оставила его, она растерянно оглядывается.

– Ты что, сумочку свою ищешь? – осведомляется Тишалова.

– Да.

– А что в ней было?

– Странный вопрос! – вся вспыхнув, огрызается та. – Что в сумочке обыкновенно бывает? Носовой платок!

– А, тем лучше для тебя, потому что я, видишь ли, нечаянно села на неё, – спокойно и хладнокровно заявляет Шура.

– Как села?

– Да так, как обыкновенно люди садятся. Вот она и лежит на том самом стуле.

Увидав свою злополучную пошетку, поняв, что´ в ней произошло, а также что и мы всё поняли, Грачёва сперва становится совершенно зелёная, потом густо, мучительно краснеет, поспешно выходит из комнаты и идёт к ожидающей её в соседнем, неосвещённом, классе Пыльневой. Там, как оказалось, происходило следующее:

– Иди же скорей, Грачёва, где ты запропастилась? Некогда ведь, скоро начнут, а я тебе говорю, минут пятнадцать пройдёт, пока подействует. На вот, только возьми совсем, совсем немножко на палец и сильно разотри.

– А блестеть от неё нос не будет? Ведь это жир?

– Вот глупости, конечно нет! Наконец, водой потом сполосни. Ну, что, намазала?

– Да, только ужасно щиплет.

– Отлично, так и надо, это начинается действие, через некоторое время всю красноту выщиплет.

– И горит как!.. Ай!.. Нос стал совсем горячий! Вдруг весь вечер гореть будет?

– Вздор! Вот нетерпеливая! Говорю, надо обождать минут двадцать – тридцать, самое большое сорок. Посиди тут впотьмах, никто ничего не увидит.

– Ты раньше говорила, минут пятнадцать – двадцать, теперь уже говоришь тридцать – сорок, – жалобно вопит Таня.

– У меня в пятнадцать прошло, но у всякого носа, как и у всякого барона, своя фантазия, своя натура. Посиди тут, я скоро опять приду.

Публика между тем начинает постепенно съезжаться. На сцене всё приводится в порядок: в буфете идут приготовления к чаю, чтобы потом, когда занавес поднимется, быть свободным и иметь возможность посмотреть происходящее на эстраде.

– Что это Грачёвой нет? – недоумевает Клеопатра Михайловна. – Где же она, наконец? Позовите её. Раз взяла на себя известные обязанности, так должна добросовестно и выполнить их.

– Грачёва, Грачёва, ради бога, иди! Тебя требуют туда сию минуту, что-то, видно, важное случилось, ты необходима! Там и Андрей Карлович, и Клеопатра Михайловна. Скорей! – припугивает её Пыльнева.

– Да как же я пойду с таким носом?

– Да что же с ним?

– Да всё горит.

– Разве? Не может быть!

– Право, как огнём горит.

– А что, мыла?

– Нет.

– Так пойди же, помой.

– Да как же через коридор идти?

– Ерунда, ничего уже не может быть заметно, это только ощущение осталось, ты на него не обращай внимания. Идём, мойся скорей да и бежим к «Клёпке», а то ещё неприятности будут.

Вдруг глазам нашим представляется очаровательное зрелище: робкая, несколько сконфуженная, появляется Грачёва; на бледном лице её огненно-красным пылающим маяком горит нос. Взоры всех невольно сосредоточиваются на этом ярком, блестящем предмете; соответствующие возгласы слышатся кругом; малыши бесцеремонно ей прямо фыркают в лицо.

– Клюква ягода, клюква! – раздаётся голосок нашей первой шалуньи, седьмушки Карцевой. Окружающая её свита малышей заливается звонким смехом.

Таня делает поползновение достать носовой платок, но, очевидно, рука её въезжает в клейкое «тюки-фрюки», облепившее его кругом; она выдёргивает её и, прикрыв свой пламенный лик злополучной сумочкой, бегом бежит в умывальную.

– Господа участвующие, на сцену! – несётся голос Елены Петровны, распоряжающейся действующими лицами.

Я поспешно лечу, хотя не мне начинать, наоборот, мой номер последний в первом отделении.

Публика почти вся на местах. Вот сидят генералы на синей подкладке – это всё наши, учебные. Но есть и на красной – те, кажется, опекуны, почётные попечители и т. п. Вот рядом с Сашей Снежиным Николай Александрович, приглашённый мной. В дверях стоят учителя. Вот и Дмитрий Николаевич! Господи, какой он сегодня красивый, в новом, элегантно сидящем на нём, тёмно-синем с золотыми пуговицами сюртуке! То и дело во всех углах залы мелькает босенькая головка Андрея Карловича, он, по обыкновению, всегда торопится и действительно всюду успевает.

«ГРАЧЁВА, ГРАЧЁВА, РАДИ БОГА, ИДИ! ТЕБЯ ТРЕБУЮТ ТУДА СИЮ МИНУТУ»