Первые шаги

— Боюсь, что это уловка одного и недомыслие других. Трех большевиков арестовали, но нас с Алешей товарищи закрыли собой. А Константин, по-моему, не против, чтобы мы с тобой, Алеша, оказались рядом с Григорием.

— Зачем ему? — спросил хмуро Степаныч.

— Ну, хотя бы затем, чтобы оменьшевичить всю подпольную организацию, а возможно и хуже.

— Ты, Антоныч, по-прежнему подозреваешь Константина? После того разговора я за ним все время наблюдаю — ничего не заметил, — возразил Алексей.

Федулов покачал головой.

— Враг может быть очень хитрым. Во всяком случае, завтра не спеши вперед других к выходу, — приказал он. — Будем настороже, и если нас заберут, то помни, Степаныч: это будет его дело.

Разошлись все хмурые. Забастовка явно потерпела поражение. Четверо сидят под арестом, а тут еще подозрение Антоныча… Вавилов последнее время работал активно, меньшевистских речей не повторял, но слишком велик был авторитет старого слесаря, и его слова взволновали и насторожили членов комитета.

Алексей прямо с совещания пошел к Кате Потаповой — узнать, как она там с ребятами.

В домике Потапова светился слабенький огонек коптилки. Когда Алексей вошел в кухню, Катя сидела с какой-то починкой в руках, а ребята лепились возле огонька с книгами — готовили уроки.

— Добрый вечер, Екатерина Максимовна! Здорово, богатыри! Как дела? — подходя к столу, бодро заговорил Шохин.

— Дядя Алеша! — кинулся к нему младший. — А папа скоро вернется?

У Алексея сразу заныло сердце. Что может ответить он малышу? Когда вернется и вернется ли Гриша, кто может из них знать! «Если провокатор не выдал их, то вернется», — неожиданно для себя подумал он. Миша, не спуская с него глаз, ждал ответа; искоса поглядывал и старший брат.

— Не знаю, Мишенька! — чистосердечно признался Алексей. — Мне ваш отец рассказывал, что вы знаете про то, как борются рабочие, и даже умеете об этом молчать. Так вот, я вам скажу, что папа ваш хороший борец, а сейчас попал в плен к врагам. Когда ему удастся освободиться из этого плена, неизвестно. Но вы ведь сильные ребята, плакать не будете?

— Нет! Нет! — сразу ответили Саша и Миша, но у Миши слезами заволокло глаза.

Мать поглядела на них и, подавляя вздох, улыбнулась.

— Они вон говорят, что как подрастут, так всех полицейских побьют, — сказала она.

— Что ж, до тех пор, когда они на наше место встанут, это будет правдой, а может быть, им уже и драться не с кем будет, до них врагов разобьем, — серьезно и задумчиво произнес Шохин. — Только помните ребята: об этом говорить никому нельзя.

Братья закивали головами.

— Вам, Екатерина Максимовна, может, чем помочь надо, пока Гриши нет?

— Спасибо, Алеша! Пока ни в чем нужды нет. А уж если… — Она не договорила, но Алексей понял ее. — Тогда работать начну, белье стирать буду, ребята большие, помогут мне. Вот Федотовой жене сейчас помочь надо, к ней сходите.

— К ней и к Семиной товарищи уже пошли, — сообщил Шохин.

Катя ласково посмотрела на него. «Хорошо, что товарищи про семьи арестованных не забывают», — говорил ее взгляд. Алексей посидел еще минут двадцать, послушал чтение Гришиных сыновей, задушевно поговорил с его женой и встал, собираясь уходить.

— Мы с Полей Мухиной завтра пойдем с передачей в полицию. Коль увидим их, так я вечерком забегу к вам, — пообещала Катя.

…На следующий день рабочие хотели уйти тоже после восьми часов работы, но у всех выходов оказались полицейские. Федулов и Алексей, ожидавшие с утра какой-нибудь провокации, вполголоса передали работавшим за ними:

— Ни с места! Оставайтесь у станков!

Из слесарей захватили трех человек, подошедших к дверям, а из соседних — токарного и кузнечного — восемь. Арестованных немедленно отправили в полицию, а выходы охранялись до гудка. Вооруженная охрана стояла на выходах из цехов еще три дня. Большевики разъяснили рабочим причины поражения забастовки и предложили отказаться от явочного установления восьмичасового дня, так как из этого ничего не выйдет. Работать под надзором полиции, давать возможность продолжать аресты не стоит, и рабочие прекратили свои попытки.

Восемнадцатого полицейские не явились, а девятнадцатого в Петропавловске был обнародован манифест царя. Вечером члены подпольной организации железнодорожной и городской собрались за монастырским кладбищем.

— А где же Костя? — спросил Белоконь.

— Его сегодня не удалось предупредить, — ответил Хатиз. — Он все время был у своего хозяина.

Федулов быстро взглянул на Хатиза, тот опустил глаза.

«Сутюшев подозревает по-прежнему Вавилова и, вероятно, просто не сообщил ему», — подумал он.

Открывая собрание, слесарь сказал:

— Товарищи! Царь обещает неприкосновенность личности, а пятнадцать наших товарищей томятся в тюрьме. Почему же полиция, вперед нас узнавшая о манифесте, до сих пор не выпустила их на свободу? Царь испугался стачек и поэтому щедр на посулы, но поверьте, это только уловка, попытка расколоть наши ряды, обмануть легковерных…

Активным противником его на этот раз оказался Белоконь.