Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

При обычном прочтении вынесенного в подстрочное примечание введения возникает мысль, что оно написано от одного лица – имплицитного автора, даже самого Федора Достоевского. Но, как мы видим, голос «Достоевского» распадается на четко обозначенные голоса-позиции. Детерминистские элементы, хотя они исправно служат целям Достоевского, не совпадают с авторскими элементами, поскольку автор считает, что детерминизм должен быть опровергнут – если не полностью, то, безусловно, в том, что касается вопросов свободной воли и моральной ответственности. Именно для этого персонажа сатирически изображенный упрощенный и неуклюжий детерминизм подходит как нельзя лучше. Присутствует также обязательный голос всеведущего повествователя, который дает строительный материал для повествования и сухим, деловитым тоном поясняет нарратив. Этот голос частично совпадает с голосом имплицитного автора, но только на той нейтральной территории, на которой возводятся строительные леса нарратива. Эти ремарки не отличаются богатством содержания. Они выполняют свои протокольные функции официального введения как такового. Однако его последнее предложение может быть произнесено разными голосами: голосом имплицитного автора, голосом вымышленного редактора (который исполняет свои обязанности от имени имплицитного автора) и голосом сатирика, чьи словесные финты разбивают основы того миропонимания, которое лежит в основе этого высказывания. Невозможно читать первую часть «Записок из подполья» как «как бы вступление» или «почти предисловие». Она или читается так, или нет. Подобные двусмысленности – намеки в духе Гоголя на что-то однозначное, которое при ближайшем рассмотрении развеивается как дым, – заводят читателя в тупик. Но эта неоднозначность может преследовать двойную цель: размывание смысла высказывания и в то же время привлечение внимания к менее драматизированным уклончивым высказываниям в других местах того же примечания.

Партитура полифонии голосов в примечании указывает на то, что есть несколько способов его читать, комбинируя и перекомбинируя элементы в соответствии с указанными мной четырьмя голосами-позициями. Эти высказывания можно рассматривать как несколько двойников автора, которые выполняют поставленные им задачи – не философски, но по соображениям целесообразности. Так в чем же состоит назначение этого пролога? Может быть, оно просто «педагогическое» в том смысле, что оно учит читателя различать звучащие в тексте разные голоса (и остерегаться их)?

Критическая литература показывает, что пролог к «Запискам из подполья» можно рассматривать с разных ракурсов. С одной стороны, его можно считать точкой входа в представление Достоевского о своем читателе как социальном радикале, который разделяет логику детерминизма (а иронию либо не замечает, либо реагирует на нее с раздражением). Примечание вместе с остальным нарративом можно прочитать как пародию на позицию радикала, что служит примером инвертированной иронии [Frank 1986: 322]. С другой стороны, поскольку Достоевский в то время представлял свой нарратив только в самом общем виде и не закончил его, когда опубликовал первую часть «Записок из подполья», это введение можно также считать, как писал Морсон, «процессуальным». То есть оно подсказывает путь в нарратив, не закрывая возможностей или направлений для автора, который продолжает создавать свой текст, еще не приняв окончательных решений относительно тех или иных поворотов его сюжета[75].

С одной стороны, введение к «Запискам из подполья» можно также считать предварительным заявлением о приятии Достоевским детерминизма, но только как modus operandi в определенных сферах познания. С другой – оно свидетельствует о его неудовлетворенности детерминизмом как решающим фактором в вопросах этики. Как многие интеллектуалы его и нашего времени, Достоевский придерживался детерминистских моделей в физической вселенной, биологии, социальной эволюции, вопросах истории и культурных проявлениях всего вышеперечисленного[76]. Это введение может также представлять «дуэльными взаимоотношениями», как это определяет Майкл Холквист, между говорящим / повествователем и читателем. Обнаружение дуэльных взаимоотношений в примечании к «Запискам из подполья» может означать, перед нами еще одна модель того, как оно определяет тон и установки первой части повести [Holquist 1971: 64]. С другой стороны, оно может просто исполнять формальную функцию, как считает Мэтло, указывая на Человека из подполья как на «новое явление в литературе» [Matlaw 1969].