Последние предложения вступления завершают сеанс чревовещания: «В следующем отрывке придут уже настоящие “записки” этого лица о некоторых событиях его жизни». Это предпоследнее предложение готовит читателя первого номера «Эпохи» к тому, что произойдет через два месяца – в июне 1864 года. Вымышленный редактор подытоживает в детерминистском ключе: «Таким образом, первый отрывок
Снижение абстрактного дискурса до уровня повседневности подкрепляется здесь (как и в других местах пролога) повторением уточнения «как бы» и его семантического родственника «почти»: в примечании нам представляют «как бы вступление к целой книге, почти предисловие». Что разъясняют эти уточнения? А лучше сказать, что они затеняют? Дополнительную неразбериху вносит вопрос: в чем разница между «вступлением» и «предисловием»? И вновь мы видим присутствие дестабилизирующего голоса.
Представляется целесообразным рассматривать примечание, которое скромно подписал некий «Федор Достоевский», как хор порой перекрывающих друг друга голосов, которые выполняют многообразные функции. С этой точки зрения пролог полностью соответствует интонации «Подполья». Он является неотъемлемой частью произведения, а не простым довеском к нему. Точно так же, как философские и конфессиональные дискурсы, составляющие первую часть повести, дополняются более традиционным повествовательным содержанием второй части, формируя «Записки из подполья» как единое целое, вынесенное в примечание введение тоже можно рассматривать на особом положении с позиции концептуального единства с текстом, к которому оно принадлежит [Jackson 1984: 66–68]. Введение созвучно основному тексту своими пародийными интонациями и полифоничностью.
Если сатирический тон основного нарратива характерен и для введения, то важно понять, что является объектом содержащейся в нем пародии. Пародия, как известно, – это метод, с помощью которого высмеиваемый объект разоблачается изнутри, с помощью его собственного дискурса, стиля речи и словесных оборотов. Это, по-видимому, и является принципом действия как введения, так и основного текста. Оно пародирует те голоса, которые его составляют. Оно глубоко иронично, но при этом поучительно, поскольку в нем запечатлены в миниатюре особенности интонации, присущие первой и в меньшей степени – второй части повести. Пролог подготавливает читателей к тому, чтобы прочесть последующее вставное повествование как можно внимательнее, настороженно ловя малейшие изменения интонации и голоса.
Короче говоря, введение распадается на четыре отличных друг от друга голоса. Перед нами вымышленный редактор-повествователь, чья стандартная редакторская интонация явно отличается от остальных трех: радикала (детерминиста), фельетониста-сатирика (насмешника) и имплицитного автора, чья подпись «Федор Достоевский» стоит под примечанием. Сначала вымышленный редактор излагает информацию, которой Достоевский считает необходимым обрамить свое повествование. Он говорит сухим, деловитым тоном. Второй голос принадлежит детерминисту. Он настойчив, псевдологичен и догматичен. Детерминист является объектом осмеяния со стороны третьего голоса. В нем, как и в речи Человека из подполья, слышно лукавство, намек на возможную двусмысленность, взгляд через плечо, подмигивание в сторону читателя – все это подрывает позицию детерминиста. Четвертый голос – это голос имплицитного автора. Его реплики частично совпадают с репликами вымышленного редактора-повествователя, но предполагается, что он занимает позицию вне структуры повествования – уровень, который не может быть доступен вымышленному редактору.