В этом свете третье предложение заиграло новыми оттенками. В нем также сочетаются голоса вымышленного редактора, сатирика и детерминиста. Они, соответственно, произносят сценические ремарки, подмигивают аудитории или напыщенно разглагольствуют. Например, предвидя реакцию гипотетического читателя, который хотел бы узнать более подробно о мнении рассказчика (или рассказчиков) пролога относительно возникновения типа Человека из подполья «в нашей среде», вымышленный редактор отвечает: «Я хотел вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один из характеров протекшего недавнего времени». Глагол
Как мы должны понимать ремарку «повиднее обыкновенного»? Какому уровню дискурса она принадлежит? Она может принадлежать вымышленному повествователю. Однако вполне возможно, что она вышла из-под пера имплицитного автора – Достоевского. Если это авторская персона, то в этом месте вступления возникает четвертый голос – голос имплицитного автора (того, который, по-видимому, подписал примечание)[71]
.Водрузив, таким образом, Человека из подполья на трибуну, с которой тот произносит свою ошеломляющую нас исповедь, редактор-повествователь снова описывает его, как и ранее, нейтральным тоном: «Это – один из представителей еще доживающего поколения». Если не брать в расчет пренебрежительное «еще доживающего поколения», важно заметить, что Человек из подполья выводится здесь как представитель некоего множества; тем самым подтверждается то, что он не только типичен (в том особом смысле, который Достоевский придает этому слову в своем творчестве), но он – существо, которому благодаря доведению до абсурда основ образа мысли, который тогда господствовал в обществе, стали ясны логические и печальные последствия. Таким образом, личность Человека из подполья, которая является предметом его рефлексии, включается в многочисленную группу людей (о существовании которой сам он, возможно, не подозревает). Это парадоксальным образом превращает его в представителя – типичного и, совершенно точно, не единственного. Если сила заключена в численности, то вымышленный редактор-повествователь вступления подчеркивает нам это, делая Человека из подполья всего лишь одним из множества таких так называемых личностей[72]
. Эта ирония должна быть также очевидна для нас, как и та полифония, которая эту иронию порождает.Констатировав появление Человека из подполья в обществе как типа, повествователь тут же возвращается к теме неизбежного появления этого типа «в нашей среде»: «В этом отрывке, озаглавленном «Подполье» (т. е. первой главе «Записок». –