Читаем Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского полностью

II. Рамочный нарратив

Есть все основания полагать, что «Бесы» целесообразно рассматривать как рамочный нарратив, в котором вводный и заключительный разделы (введение и заключение) смыкаются, обрамляя центральную часть текста. Но определить параметры рамки в «Бесах» не так-то легко. Роман начинается с биографии Степана Трофимовича Верховенского. В последней главе повествование о нем завершается его прозрением и кончиной. В этом случае введение к роману, видимо, является первой половиной рамочного нарратива. На первый взгляд, первая и последняя главы полностью замыкают обрамление текста. Но в этой композиции есть одна шероховатость. Роман также имеет заключение, которое следует за последней главой, в которой рассказывается о Степане Трофимовиче. В заключении подводятся итоги судеб многих действующих лиц романа. Кроме того, драматическая развязка романа построена вокруг описания самоубийства Николая Ставрогина. Это, по-видимому, сводит к нулю обрамляющую способность последней главы.

Это типично для дебютных ходов, которые Достоевский разыгрывает в своей прозе: как мы видели на примере двойных заголовков начальной главы / введения к «Бесам», Достоевский изменяет параметры рамки. Он ее удваивает. На самом деле «Бесы» имеют две вводные и две заключительные главы. В первых двух главах первой части романа, «Вместо введения» и «Принц Гарри. Сватовство», рассказывается, главным образом, соответственно о Степане Верховенском и Николае Ставрогине. В последних двух главах романа – «Последнее странствование Степана Трофимовича» и «Заключение» – рассказывается о тех же двух персонажах в том же порядке. Они входят в текст и покидают его нераздельные, как сиамские близнецы. В главе второй первой части оба персонажа изображены вместе:

На земле существовало еще одно лицо, к которому Варвара Петровна была привязана не менее как к Степану Трофимовичу, – единственный сын ее, Николай Всеволодович Ставрогин. Для него-то и приглашен был Степан Трофимович в воспитатели [Достоевский 1974а: 34].

Тот факт, что глава вторая не менее комична, чем первая, сближает их еще больше. Как Степан Верховенский, так и Николай Ставрогин выглядят шутами, позерами и безобидными болтунами. Ставрогин кусает людей, таскает почтенного дворянина за нос и вообще ведет себя так, что это ставит в тупик всех персонажей романа, включая и рассказчика-хроникера. Читатель над ней смеется, но чувствует себя неловко, поскольку здесь перед нами край пропасти, готовой разверзнуться перед действующими лицами повествования, от которого невозможно отвести взгляд.

Заключение второй главы подводит нарратив к тому моменту, когда начинают происходить «недавние и столь странные события», упомянутые в первом предложении романа. Это объединяет соответствующие главы во вводную или вступительную рамку. Противопоставленные друг другу поколения, олицетворением которых служат Степан Трофимович и Николай Ставрогин (явный ответ на «Отцов и детей» Тургенева, вышедших в 1862 году), представляются зрителю в момент времени, в двух отношениях отличный от момента событий, которые потрясли город. Во-первых, действие происходит в прошлом. Во-вторых, оба они подготавливают почву для предстоящей интриги.

История рамочных нарративов в России уходит корнями по меньшей мере в конец XVIII века. Примерами традиции, продолженной Достоевским, являются «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина (1792) и «Первая любовь» И. С. Тургенева (1860). Как мы уже видели, согласно концепции Чарлза Айзенберга, рамочные нарративы открывают автору и самому художественному повествованию целый ряд возможностей. Они возникают «в любой момент, когда одно речевое событие служит контекстом для другого, т. е. обрамляет его <…> (таким образом, чтобы создать. – Л. Б.) продукт – завершенный текст, в котором структура рамки и вставки актуальна для всего произведения» [Isenberg 1993: 1]. Под «структурой рамки и вставки» он подразумевает введение и любой заключительный текст, которые составляют рамку, по отношению к собственно сюжету, заключенному между ними. Хотя предметом исследования Айзенберга являются только рассказы и повести, его тезисы сохраняют актуальность и для нашего анализа рамочной структуры «Бесов»[92].

Перейти на страницу:

Все книги серии Современная западная русистика / Contemporary Western Rusistika

Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст
Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

В этой книге исследователи из США, Франции, Германии и Великобритании рассматривают ГУЛАГ как особый исторический и культурный феномен. Советская лагерная система предстает в большом разнообразии ее конкретных проявлений и сопоставляется с подобными системами разных стран и эпох – от Индии и Африки в XIX столетии до Германии и Северной Кореи в XX веке. Читатели смогут ознакомиться с историями заключенных и охранников, узнают, как была организована система распределения продовольствия, окунутся в визуальную историю лагерей и убедятся в том, что ГУЛАГ имеет не только глубокие исторические истоки и множественные типологические параллели, но и долгосрочные последствия. Помещая советскую лагерную систему в широкий исторический, географический и культурный контекст, авторы этой книги представляют русскому читателю новый, сторонний взгляд на множество социальных, юридических, нравственных и иных явлений советской жизни, тем самым открывая новые горизонты для осмысления истории XX века.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Коллектив авторов , Сборник статей

Альтернативные науки и научные теории / Зарубежная публицистика / Документальное
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века

Технологическое отставание России ко второй половине XIX века стало очевидным: максимально наглядно это было продемонстрировано ходом и итогами Крымской войны. В поисках вариантов быстрой модернизации оружейной промышленности – и армии в целом – власти империи обратились ко многим производителям современных образцов пехотного оружия, но ключевую роль в обновлении российской военной сферы сыграло сотрудничество с американскими производителями. Книга Джозефа Брэдли повествует о трудных, не всегда успешных, но в конечном счете продуктивных взаимоотношениях американских и российских оружейников и исторической роли, которую сыграло это партнерство.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Джозеф Брэдли

Публицистика / Документальное

Похожие книги

Жизнь Пушкина
Жизнь Пушкина

Георгий Чулков — известный поэт и прозаик, литературный и театральный критик, издатель русского классического наследия, мемуарист — долгое время принадлежал к числу несправедливо забытых и почти вычеркнутых из литературной истории писателей предреволюционной России. Параллельно с декабристской темой в деятельности Чулкова развиваются серьезные пушкиноведческие интересы, реализуемые в десятках статей, публикаций, рецензий, посвященных Пушкину. Книгу «Жизнь Пушкина», приуроченную к столетию со дня гибели поэта, критика встретила далеко не восторженно, отмечая ее методологическое несовершенство, но тем не менее она сыграла важную роль и оказалась весьма полезной для дальнейшего развития отечественного пушкиноведения.Вступительная статья и комментарии доктора филологических наук М.В. МихайловойТекст печатается по изданию: Новый мир. 1936. № 5, 6, 8—12

Виктор Владимирович Кунин , Георгий Иванович Чулков

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Литературоведение / Проза / Историческая проза / Образование и наука