Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

Рассказчик-хроникер (имплицитному автору, выступающему в качестве его наставника). Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время на изучение фактов его жизни?

Имплицитный автор (рассказчику-новичку). Последний вопрос (для вас. – Л. Б.) самый трудный; я могу только ответить (вашим читателям и от вашего имени. – Л. Б.): «Может быть, увидите сами из романа».

Рассказчик-хроникер (обеспокоенно). Ну а коль прочтут роман и не увидят, не согласятся с примечательностью моего Алексея Федоровича? Говорю так, потому что с прискорбием это предвижу. Для меня он примечателен, но решительно сомневаюсь, успею ли это доказать читателю. Одно, пожалуй, довольно несомненно: это человек странный, даже чудак.

Имплицитный автор. Но странность и чудачество скорее вредят, чем дают право на внимание, особенно когда все стремятся к тому, чтоб объединить частности и найти хоть какой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи.

Рассказчик-хроникер. (Да, но. – Л. Б.) чудак же в большинстве случаев частность и обособление. Не так ли?

Имплицитный автор. (Я. – Л. Б.) не согласен с этим последним тезисом и отвечу: «Не так» или «Не всегда так».

Рассказчик-хроникер(с некоторым облегчением). (Тогда. – Л. Б.) я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича.

Имплицитный автор. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого.

Рассказчик-хроникер. (Да, действительно. – Л. Б.), остальные люди его эпохи на время почему-то от него оторвались…

Имплицитный автор (перебивая). (Вот именно. – Л. Б.), <…> каким-нибудь наплывным ветром.

Дойдя до конца третьего абзаца предисловия, мы, читатели, достаточно подготовлены (или должны быть подготовлены) к тому, чтобы отличать голос рассказчика-хроникера и следовать всем извивам его пронизанной беспокойством логики, которая диктует четвертый абзац. Здесь его свободная косвенная речь представлена в виде ряда шагов, благодаря чему наложение на голос имплицитного автора или взаимодействие с ним то возникает, то исчезает. Здесь мы начинаем понимать рассказчика более глубоко, чем где-либо в тексте романа.