— Cобираетесь забрать ее. Та встреча… Вы ее забираете.
— Вы имеете в виду ту встречу, которую я назначала вам на вчера?
— Да.
— Вы подумали, будто эта встреча назначена для того, чтобы сказать вам, что мы забираем у вас Молли?
— Да.
— Но почему? Зачем нам это делать?
— Из-за ее запястья. Конечно же.
Я видела, что Саше снова хочется выругаться, но она прижала к губам пальцы, потом запустила в волосы и стала их перебирать. Я подумала, что она, должно быть, делает это постоянно, вот почему так много прядей выбилось из ее «конского хвоста».
— Ясно. Я поняла, — сказала Саша, делая размеренные вдохи. — Да, я хотела перемолвиться с вами парой слов по поводу этого несчастного случая. Мы должны следить за такими происшествиями. Именно ради этого Молли находится под судебным постановлением. Но в основном я просто хотела убедиться, что вы не очень расстроены. Потому что мы все понимаем — это был именно несчастный случай. Случайность.
— О… — произнесла я.
— Чтобы прояснить ситуацию: мы и не хотели забирать Молли у вас. Никогда. Ни разу за все время, что мы вас знаем. Просто если ребенок находится на попечении социальных служб, нам сообщают обо всех визитах в больницу. Стандартная процедура. Но если мы будем забирать каждого ребенка с переломом, в стране просто не останется почти ни одной семьи, которой это не коснется.
— Другие семьи — не я.
— Вы имеете в виду, что у других семей нет вашего прошлого?
— Да.
Саша перегнулась через стол. Когда она наклоняла голову, я видела темные корни ее волос. Сколько ей лет? Я всегда думала о ней как о настоящей взрослой, совсем другом человеке, чем я. Но когда услышала, как она ругается, когда представила, как она обесцвечивает волосы, склонившись над ванной, до меня дошло: Саша не так уж и стара. Я взрослая — видела свое отражение в стеклянной двери в кухне Линды. Мы с Сашей вполне можем быть ровесницами. Быть может, она тоже устала нести такую ответственность.
— Куда вы ездили? — спросила она, опираясь щекой на ладонь, чтобы взглянуть на меня. — Где были?
— Просто уезжали ненадолго. Хотела повидать старую подругу. С Молли ничего не случилось бы. Она не подвергалась никакой опасности.
— Ясно, — сказала Саша. — Что ж, это хорошо. — Она снова откинулась на спинку стула. — Знаете, что я собиралась сказать вам на вчерашней встрече? После того как убедилась бы, что с запястьем Молли не случилось ничего страшного? Я собиралась сказать вам, какое большое впечатление на меня произвело ваше поведение в последнее время. Когда я посещала вас, Молли всегда выглядела довольной; у нее, судя по всему, есть все, что ей нужно. С первого взгляда понятно, как много труда вы вложили в то, чтобы быть матерью, и мне кажется, что этот труд по-настоящему окупается. Я собиралась сказать вам, что в скором времени намерена сократить свое вмешательство в ваши дела. Поскольку уверена, что вы справитесь и сама.
И тут я заплакала. Без громких кошачьих завываний, просто безмолвным, неудержимым потоком слез. Книга с лопнувшим корешком.
С тех пор как родилась Молли, я скармливала самой себе историю о коварных социальных работниках, таящихся в тени и ждущих лишь удобного случая, чтобы вырвать Молли из моих беспомощных рук. Но, по словам Саши, история была совсем другой; в ней были и плохие персонажи, и хорошие, и в этой истории ты могла стать хорошей, даже если до того была худшей из худших. Я не знала, что такая история возможна. Просто заблудилась в дебрях ужаса от того, что у меня на руках оказался хнычущий сверток, и этот сверток был человеческим существом, зависящим от меня во всем. И что крошечную жизнь должны поддерживать те же самые руки, которые когда-то оборвали две другие крошечные жизни. Я забыла, что моя свобода — это дар, а не приговор, и вложила всю свою энергию в постройку новой тюрьмы.
Когда я спросила у мамы, чего она хочет, мама сказала, что хотела бы быть молодой, чтобы впереди у нее была целая новая жизнь. Она не сказала того, что в действительности подразумевалось: она хотела бы быть мной. А я — та, кому оказалась предоставлена эта новая жизнь. Я не знала, правильно это или неправильно. Не я решала, что случится со мной, поэтому и не обязана была знать, правильно это или неправильно. Но даже если неправильно, если имела место ошибка, злой умысел, самое неправильное решение, которое только можно было принять, — все равно, тратя свою новую жизнь напрасно, я не могла сделать его правильным. Этим я ничего не смогла бы исправить для Стивена и Рути. И уж точно не сделала бы ничего правильного для себя и Молли.
Я опустила голову на руки. Саша сидела почти рядом, и от этого моему боку становилось теплее — как теплее становилось ногам от воздуха из обогревателя. Я вспомнила свою убежденность в том, что она позвонила журналистам и выдала меня. Сейчас это казалось далеким и совершенно невероятным, словно лихорадочный бред. Не хотелось открывать глаза, чтобы не видеть ее доброе, сочувственное лицо.