Первый класс

В тишине пустой шашлычной послышался тихий хлопок, как будто кто-то очень осторожно откупорил бутылку шампанского. Игорь Климов, у которого точно над переносицей вдруг появился третий глаз, покачнулся на стуле и с глухим шумом повалился на пол.

— Что за человек, э? — посетовал Ржавый Реваз, убирая в наплечную кобуру слабо дымящийся пистолет. — К нему и так и этак, а он уперся, как баран! Не хотел по-хорошему, сделали по-плохому. А как иначе?

Мухин вдруг успокоился. Перегнувшись через угол стола, он посмотрел на своего компаньона. Компаньон лежал на выложенном каменной плиткой полу, который буквально на глазах из стерильно чистого превращался в очень грязный, и с выражением крайнего неудовольствия на бледной одутловатой физиономии смотрел в рассеченный темными полосами низкий потолок.

— Как — не знаю, но надо было иначе, — сказал Муха. — Уж больно ты, генацвале, на руку скор. Чую, будут у нас из-за этого проблемы.

Ржавый пренебрежительно скривился, одергивая топорщащийся на левом боку модный пиджак.

— Это из-за него у нас могли быть проблемы. А он — не проблема. Я хочу сказать, больше не проблема. Теперь он — просто мясная туша, негодная в пищу. Хотя… Батоно Зураб! — позвал он громко. Из темного коридора беззвучно появился старый шашлычник и с равнодушием утомленного животного уставился на труп Климова. — Мы тут нечаянно забили барана… а может быть, и не барана. Тебе не нужно мясо для шашлыков? Возьми, это подарок! Не хочешь? Напрасно. Твои гости были бы довольны. Говорят, человечина вкуснее свинины. Э, что ты так смотришь, я шучу! Не хочешь делать из него шашлык — не надо. Кто я такой, чтобы учить тебя готовить? Просто убери его куда-нибудь, мне неприятно на него смотреть. Знаешь, бывают такие люди, на которых противно смотреть и при жизни, и после смерти. И пусть кто-нибудь подотрет на полу, мы здесь немножко напачкали.

Обернувшись через плечо, старый Зураб что-то сказал по-грузински. Из темного коридора появились трое его племянников — тридцатилетний, громоздкий, до самых глаз заросший темной колючей щетиной Варлам, молодой, смуглый, как головешка, глазастый и чернобородый Вано и пятнадцатилетний Георгий — длинный, худой, прыщавый и придурковатый от природы, поскольку был зачат собственным дедом, который, хватив лишку за ужином, воспользовался отсутствием сына и обрюхатил невестку. Вернувшись домой и узнав об этом, сын застрелил старого прелюбодея, а затем повесился в сарае, не стерпев позора. Мать Георгия умерла при родах, которые были настолько тяжелыми, что более всего напоминали божью кару, и забота о ребенке легла на плечи ее брата, Зураба.

Взяв за руки и за ноги, Варлам и Вано поволокли безвольно обвисшее тело к выходу, а придурковатый Георгий вооружился шваброй и принялся мыть пол. Старый Зураб молча снял с соседнего стола забрызганную красным скатерть, скомкал ее и, сунув под мышку, все так же молча скрылся в подсобке. Снаружи послышался звук заведенного не слишком умелой рукой мотора — кто-то из братьев, привыкнув, по всей видимости, кочегарить педалью акселератора полумертвые «Жигули», попытался применить ту же тактику к «мерседесу» Климова, из-за чего тот взвыл, как демон, сослепу напоровшийся на распятие. Потом звук стал ровнее и спокойнее; машина уехала, и в шашлычной опять наступила тишина, нарушаемая лишь размеренным шарканьем швабры, которой Георгий замывал растекшуюся по полу лужу крови.

Реваз Гургенидзе хладнокровно положил в рот очередной кусок шашлыка, прожевал, глотнул и запил красным вином.

— Не раскисай, дорогой, — сказал он Мухе, который сидел напротив с потухшей сигариллой в руке и мучительно бился над старым как мир вопросом: ну, и что дальше? — Выпей, закуси, и давай обсудим наши проблемы. О нем, — Реваз кивнул в сторону выхода, — забудь. Как будто его никогда не было, понимаешь? Смерть в результате несчастного случая, с кем не бывает! Дорога скользкая, машина — зверь… Короче, забудь. У нас с тобой и без него есть о чем поговорить. Надеюсь, ты понимаешь, в каком шатком положении оказался? Ну, хорошо, этим вашим Худяковым и теми, кто за ним стоит, займусь я. Не знаю, что из этого получится, но сделаю все, что смогу. А ты, дорогой… Э! Ты меня слушаешь?

— Конечно, — встрепенувшись, ответил Муха. — Ты займешься Худяковым, а я — что?

— А ты поедешь на свой завод, — сказал Реваз. — Не хочу тебя пугать, но это отравление мне очень не нравится. Если это случайность, то очень странная, а если закономерность, то она может вылезти нам боком. Понимаешь?

— Ну, допустим, — сказал уже начавший привыкать к своему единовластию в фирме и не слишком обрадованный перспективой поездки в глубинку Муха. — Кстати, там, на заводе, тоже творится какая-то чепуха. На днях мне сообщили, что у них там начальник производства помер. Прямо у себя в кабинете, прикинь. Был жив-здоров, погнал секретаршу за чаем, а когда она вернулась с этим самым чаем, он уже остывать начал. Диагноз — внезапная остановка сердца. А он на сердце сроду не жаловался, здоровье было прямо бычье… Сегодня, кажется, его хоронили.