Первый кубанский («Ледяной») поход

Позже мы узнали, что тогда, в ту ночь, решалась опять (в который раз?!) судьба нашей армии на других участках, и наша демонстрация в какой-то мере способствовала общему успеху.

Тогда случай, о котором я говорю, казался мне очередной необходимостью в боевой обстановке, когда надо было еще раз напрячь свои последние силы, но в то же время, несмотря на угрожающее для нас положение, было другое, казалось, не менее важное, непреодолимое желание, а именно – покоя, сна, которых так часто недоставало каждому из нас. Теперь события полувековой давности в большинстве случаев выпали из памяти, и сохранились лишь отдельные фрагменты, оставившие неизгладимое впечатление на всю жизнь.

Говорят, что время сглаживает остроту впечатлений. Есть в этом большая доля правды, но в данном случае (как и в некоторых других) я не могу этого сказать. Думаю, что многие первопоходники согласятся со мной. Если на помощь истекающей кровью армии (в 3–3,5 тысячи человек) требуются голосовые связки 50–60 человек, подкрепленные 5–10 патронами на бойца, которых недостаточно даже для «жидкой» перестрелки, то, по-видимому, наша демонстрация имела совершенно другое значение и смысл, чем многие другие в прошлых войнах и походах. Я знаю, что судьба нашей армии во время 1-го похода не раз была в критическом положении, но, сильная духом и верой в своего вождя, она зализывала свои раны и снова наносила удары своему жестокому и ненавистному врагу.

Но в немецкой колонке мы очутились в исключительно тяжелом, казалось, безвыходном и безнадежном положении, будучи заперты в маленьком населенном пункте, без артиллерии и при весьма ограниченном количестве патронов и, что не менее важно, без любимого вождя. И именно здесь, у последней черты, казалось, будет спета наша лебединая песня. Поэтому у нас, первопоходников, пока мы живы, никакая дистанция во времени не сгладит такие эпизоды, пережитые нами. Слишком много крови было пролито нами и слишком много страданий выпало на нашу долю в те памятные для нас времена.

Mortuos plango – «оплакиваю мертвых». Vivos voco – «призываю живых!» (помнить о павших соратниках и о многострадальной нашей Родине).

Раздел 5

К. Николаев [292] Первый Кубанский поход [293]

…Корнилов. Велико было обаяние этого имени. За ним шли на смерть люди часто совершенно противоположных политических взглядов и убеждений. Быть может, сила его имени таилась в том, что Корнилов не был ни монархистом, ни республиканцем. Он был сыном своей родины, ее фанатично любившим. Стальная воля и энергия. Стержень армии. «Все ваши мысли, чувства и силы отдайте родине – многострадальной России, – говорил он. – Истинный сын народа русского всегда погибает на своем посту и несет в жертву родине лучшее, что он имеет, – свою жизнь».

Политики в армии не было. «Будь ты левый, будь ты правый, но, если ты за спасение России, – ты с нами», – говорили в армии.

В Корнилове зрели: монархист – смерть свободы революционной; республиканец в тех же красно-черных корниловцах видел землю и волю. Офицер видел в вожде бывшего Верховного Главнокомандующего, солдат – фронтового командира; текинец – полубога, прапорщик из сельских учителей – борца за благо народа, интеллигент – государственного человека. Вот почему и сверкнул Корниловский поход блеском удивительных подвигов, потому и гремел Преображенский марш на площадях Курска и Орла.

14-го, только что произведенный Кубанской Радой в генерал-майоры, Покровский выехал в аул Шенджий на свидание с генералом Корниловым. 15 марта Корнилов двинулся на станицу Ново-Дмитриевскую. Кубанцы должны были наступать на ту же станицу из Калужской. Этот поход, собственно, и явился наиболее тяжким в смысле борьбы с природой. Он-то и заслужил название Ледяного.

С утра хлынул дождь, скоро перешедший в снег. Ударил мороз, и все покрылось ледяной корой. Ноги выше щиколотки проваливались в холодную воду, смешанную с липкой кубанской грязью. Подсумки, затворы, замки пулеметов – все это замерзло, покрылось льдом и перестало действовать.

Около полудня Покровский неожиданно повернул назад, и к вечеру кубанцы вернулись в Калужскую, что очень разгневало генерала Корнилова. В то же время Офицерский полк подошел к реке у станицы Ново-Дмитриевской. Люди без выстрела погрузились в ледяную воду. Генерал Марков сказал свое, ставшее впоследствии очень популярным слово: «Сыровато!» Слыша команду красных, офицеры при залпах ныряли в воду между льдинами, но, добравшись до берега, бросились в штыки. Станица была взята, и 17 марта в ней, под артиллерийским обстрелом отошедших красных, состоялось совещание и соглашение командования Добровольческой армии с Кубанским правительством. Части получили короткий отдых, прерываемый лишь экспедициями для боев в окрестные станицы Георгиевскую и Смоленскую. Вскоре Кубанский отряд перешел в Ново-Дмитриевскую, где и был включен в 1-ю бригаду генерала Маркова. Части Кубанского отряда и Добровольческой армии были переформированы и слиты вместе в две бригады.