Первый кубанский («Ледяной») поход

Дурасов, отделившись от нас, поскакал к ближайшему укрытию, узкой прогалине, и двинулся по ней с донесением в штаб, но был засыпан ружейным огнем из камышей и упал вместе с убитой лошадью. Пейфасор, спешившись, ползком передвигался к лежавшему без движения Дурасову. В это время по сторонам от нас бежали из Лежанки роты марковцев с пулеметами; одновременно с ними к ветрякам, где я укрывался с лошадьми, выехала батарея. Прямой наводкой по камышам, по буграм влево и вправо от дороги батарея открыла беглый огонь. Марковцы с криком «Ура!» стремительно бросились на красных. Только когда красные в панике бросились назад, мы увидели, как много их было. Огнем батареи и прибывшими пулеметчиками-марковцами вся эта масса бежавших красных буквально расстреливалась. Наступающие марковцы двинулись к передовому взводу, от которого не получалось донесений, но его не нашли. Как выяснилось, после полуночи взвод был окружен красными, но, прорвавшись, не мог отойти на Лежанку или послать донесение. Посланный Михайлов попал живым в руки красных и был ими зверски убит. Убитый Дурасов был Пейфасором вынесен и в тот же день похоронен в ограде местной церкви. Таким образом, наша «тройка» потеряла своего боевого друга.

Перед вечером меня вызвали к генералу Маркову, который приказал, не ожидая выступления штаба, с проводником-возницей немедленно отвезти на подводе заболевшего Е. Е. Ковалевского[322] в станицу Егорлыцкую. Проводнику-вознице из местных крестьян было дано специальное удостоверение, что по выполнении доставки больного он будет освобожден от принудительного транспорта.

Трудно забыть мое состояние, когда, сопровождая верхом больного, ночью, через неизвестные места, овраги нужно было быть начеку от могущих встретиться опасных неожиданностей. Просыпавшийся больной нервничал. Ему казалось, что я его хочу оставить. В целях осмотра местности по сторонам от подводы мне приходилось временами отрываться от нее. К счастью, погода оказалась хотя и холодная, но ясная – видимость была хорошая.

На рассвете мы въехали в станицу Егорлыцкую, куда уже прибыл штаб генерала Маркова, по расчетам которого я с больным должен был приехать в станицу много раньше. Жители станицы в это время возвращались от Светлой Заутрени и приветствовали нас: «Христос Воскресе!» На душе становилось радостно.

Очень скоро после этого я разболелся. Предполагали воспаление легких, поэтому отправили меня в госпиталь в Новочеркасск. Илья Пейфасор остался один из нашей «тройки».

Когда мне по выздоровлении разрешено было выходить из госпиталя, мне вновь пришлось встретиться с Пейфасором в войсковом соборе, куда он привез тело убитого под Шаблиевкой генерала Маркова. После похорон генерала я поступил во вновь сформированный из перебежчиков-кубанцев 1-й Кавказский конный полк, а И. Пейфасор остался при штабе на прежнем месте.

Следующая наша встреча состоялась в городе Белграде, когда, прогуливаясь на Теразии, я был приятно удивлен видом проезжавшего мимо меня экипажа в русской упряжке, в котором важно восседал Илько Пейфасор.

Оказывается, он устроился управляющим к видному бывшему австро-венгерскому помещику и приехал в Белград хлопотать через Красный Крест о приезде жены с сыновьями из Краснодара. Встреча была радостная для обоих, и мы провели несколько часов в дружеских воспоминаниях о боевой жизни на родине. Расставаясь, Илько обещал по прибытии семьи переселиться в Белград и организовать самостоятельное дело; у него уже имелось достаточно средств для этой цели. И действительно, в конце 20-х годов мы снова встретились с ним в Белграде, когда он соединился с семьей и открыл приличный бакалейный магазин. Энергии у него было неизмеримо много. Дело пошло как нельзя пожелать лучшего, но… не надолго.

Как-то, посетив его, я заметил, что с Илько что-то случилось: выглядел он усталым, печальным и больным, а при разговорах со мной старался не откровенничать. Но однажды со слезами на глазах признался, что в семье произошел разлад. Он из сил выбивался, чтобы дело не закрылось. День и ночь сам грузил и разгружал получаемые товары, торговал, бегал по кредитным обществам, но… дело шло к упадку. Пошли долги, неполадки с кредиторами, с покупателями, и в один день Илько оказался мертвым от сердечного удара. Накануне мы беседовали с ним о прошлом, он очень горевал о настоящем, особенно озабочен был судьбой сыновей. Смерть наступила моментально.

Из богато организованного предприятия едва хватило средств на весьма скромные похороны. Сыновья были устроены Державной комиссией в кадетский корпус. Бакалейный магазин полностью ликвидирован в счет задолженности кредиторам. Когда пришлось прощаться у гроба, я невольно прослезился. Так неумолимо жестока оказалась его судьба, а мне, узнавшему его в коридоре реалки, пришлось в Белграде проводить его к месту вечного упокоения. Вечная память ему и мир его исстрадавшейся душе в братской сербской земле.

Г. Алексеев [323] Две встречи [324]