Первый кубанский («Ледяной») поход

По окончании Симбирского кадетского корпуса нас девять человек вышло в Константиновское военное училище (1-е Киевское). После производства в офицеры троих из нас – Диму Шнарковского, Павлика Житецкого и меня – оставили при училище. Шел 1917 год с его «бескровной» и Октябрьской революциями.

26 октября и в Киеве, по примеру Москвы, большевики пытались захватить власть. Рота Георгиевских кавалеров, юнкера нашего и других военных училищ и киевских школ прапорщиков, оставшиеся верными своему долгу и Родине, эту попытку подавили. В происшедших на улицах боях наше училище понесло особенно большие потери: выбыло из строя убитыми – 2 офицера и 40 юнкеров и ранеными – 1 офицер и 60 юнкеров.

Воспользовавшись поражением большевиков, в Киеве воцарилась Украинская Рада, провозгласившая независимость Украины. Новая власть предложила всем воинским частям, не пожелавшим «украинизироваться», покинуть пределы страны. Представитель Кубанского войска на шедшем в то время в Киеве Съезде представителей казачьих войск, предложил желающим офицерам и юнкерам эвакуироваться на Кубань. Начальник училища принял это предложение и в конце октября мы выступили в поход. Раненному в боях Шнарковскому пришлось остаться в госпитале; Житецкий, по каким-то причинам, тоже застрял в Киеве. Перед самым Ледяным походом первый, переодевшись «товарищем», пробрался к нам в Екатеринодар, Житецкий же присоединился только после 2-го Кубанского похода.

Не могу не отдать должного нашему училищу, вставшему одним из первых на защиту поруганной Родины. С октября 1917 года оно прошло все фазы борьбы Белой армии: защита Екатеринодара, 1-й и 2-й Кубанские походы, защита Крыма в войсках генерала Слащева, десант на Кубань, Галлиполи и, наконец, Болгария, где было последнее производство юнкеров в офицеры. Недаром училищным девизом было: «Где константиновец – там долг исполнен».

На Кубани, в Отряде спасения Кубани, юнкера-константиновцы, вместе с офицерами, реалистами, гимназистами и немногими стариками кубанцами, защищали Екатеринодар от наступавших со всех сторон красных. Казаки, вернувшиеся с фронта, держали нейтралитет. В бою 12 февраля 1918 года, у разъезда Потаенный Владикавказской железной дороги, меня тяжело ранило и контузило.

После гибели генерала Корнилова, ночью на 1 апреля 1918 года, начался отход частей, штурмовавших Екатеринодар, а из станицы Елизаветинской потянулся обоз, на телегах которого лежало и сидело около полутора тысяч раненых и больных. Часть тяжелораненых пришлось оставить, под опекой медицинского персонала, в станице. Заняв ее, красные всех их зверски перебили. По бокам двигавшихся повозок обоза шла редкая цепочка пехоты – его охрана. На одной из телег везли тела нашего первого вождя генерала Корнилова и полковника Неженцева.

На коротком привале я с Димой Шнарковским, шедшим в цепочке рядом с моей повозкой, присели у обочины дороги и, прикрывшись бурками, закурили. Покуривая, обсуждали наше положение: убит наш вождь, наша надежда на спасение России, – генерал Корнилов. В сердца храбрых закрадывалось сомнение в успехе нашего дела. Убит и полковник Неженцев, любимец генерала, убиты двое – лучшие из лучших. В это время, обгоняя нас, мимо проходил конный отряд. Услышав знакомый нам слегка картавый выговор нашего однокашника симбирца Жоржа Шишкина, мы оба, в один голос, крикнули: «Жорж! Это ты?» Это был он. Быстро соскочив с седла, Жорж подбежал к нам, и мы обнялись. После первых, обычных вопросов: где кончил училище? в какой полк вышел? – разговор перешел на родной корпус. Но, увы, долго поговорить нам не удалось – перебил возница, позвав садиться. Передние подводы уже тронулись. Прощаясь, выразили надежду, что встреча будет не последней. Жорж вскочил на коня и, торопясь нагнать свой отряд, быстро исчез в темноте. Встреча была последней. Во 2-м Кубанском походе Жорж пал смертью храбрых, ушел в вечность, оставшись навсегда в моей памяти.

Через несколько дней после занятия станицы Дядьковской мы двинулись дальше. Проезжая в телеге по станице, я, в дверях школы, увидел раненого, голова и руки которого были забинтованы. Какое-то внутреннее чувство подсказало мне задержать повозку и подбежать к нему. Я подвел его к нашей повозке, и, потеснившись, мы усадили его между нами. Лица раненого, из-за бинтов, не было видно. Объясниться с ним было невозможно, он не мог ни говорить, ни писать. На следующем большом привале, в станице Журавской, мы все отправились на перевязку. Стояли с нашим новым спутником и ждали очереди. Дошла она и до нас, сестра разбинтовала голову нашего незнакомца, и что же я увидел? Передо мной стоял мой однокашник симбирец Алеша Елисеев. Радость встречи была омрачена – он не мог говорить. Не расставался я с ним до села Лежанка Ставропольской губернии, где я вернулся в строй. Алешу, с обозным лазаретом, через станицу Егорлыцкую, отправили в Новочеркасск. Выйдя из госпиталя, он провел отпуск у моих родных. В это время я был на фронте, и свидеться с ним больше не пришлось. Алеша так же, как Дима Шнарковский и Жорж Шишкин, пал в бою.