Первый роман

— Не перебивай, пожалуйста… Мн именно сейчасъ такъ отрадно вспомнить тотъ нашъ балконъ съ запахомъ резеды и душистаго горошка, наши теплые, темные, совершенно черные вечера… Сзади меня — освщенныя окна нашей квартиры, гд идетъ своя жизнь, такъ знакомая мн; а впереди тьма и въ ней движутся какія-то тни, и я слышу, чмъ волнуются он. Противъ нашего дома на бульвар была скамейка и вотъ съ нея-то и доносились до меня разговоры… Разъ — это было въ пол, вечеръ былъ особенно теплый и темный, я вышла на балконъ изъ душной столовой, гд около самовара шумно болтали и смялись сестры и гости. Со скамейки до меня донесся молодой мужской голосъ:

«Вы вс, говорилъ онъ, ушли въ „людское“, въ свое или чужое — это все равно. Оттого у васъ и нтъ настоящаго подъема духа… Вы точно не желаете сознать, что высшее благо и назначеніе человка — это разумніе — насколько оно ему доступно — всего, а не сведеніе этого всего къ своему муравейнику»…

Меня сразу заинтересовалъ этотъ разговоръ, и я пробралась на свое мсто за цвтами и сла. Въ это время по бульвару прошла какая-то шумная толпа и заглушила то, что говорилось на скамь. Когда все умолкло, я опять услышала тотъ же голосъ:

«Поймите, какъ неважно все, что связано со своимъ „я“ и „я“ себ подобныхъ», — говорилъ онъ.

А чей-то женскій голосъ прервалъ его:

«Это проповдь индиферентизма и бездушія»…

«Вовсе нтъ! Имйте благородные инстинкты и длайте только крупныя, только доблестныя дла. Или — по меньшей мр — стремитесь къ нимъ, но не давайте миражу человческихъ длъ такъ всецло владть собою»…

Юлія Сергевна замолчала и задумалась. Мужъ тихо сказалъ:

— Дальше?

— Я слушала, затаивъ дыханіе, и боялась проронить хоть одно слово. И помню, до сихъ поръ все, что онъ говорилъ… И помню, какъ мн казалось, что онъ говорилъ со мной, и какъ было непріятно, когда кто-то третій, сидвшій на скамейк, сказалъ:

«Не пора ли домой, Елена? Нашъ Григорій похалъ на своемъ коньк, не догонишь».

— И сразу все стихло. Они ушли молча, а я долго сидла за моими цвтами и перебирала въ голов все, что слышала.

— На другое утро ужъ я проснулась съ какимъ-то пріятнымъ чувствомъ… Бываетъ такъ иногда: не сознаешь еще, что есть пріятное, а какъ-то чувствуешь, что оно есть… Весь день прошелъ въ ожиданіи вечера. Наши вс ушли «на музыку» въ городской садъ, а я, подъ какимъ-то предлогомъ, осталась дома. Весь вечеръ я сидла на балкон и ждала. Кого, чего ждала? — не знаю… И на третій и на четвертый вечеръ я не слыхала знакомыхъ голосовъ. Я уже перестала ждать, когда случайно, выйдя на балконъ съ кмъ-то изъ своихъ, я услыхала бодрый громкій разговоръ… Я сейчасъ же узнала его голосъ… Я услыхала только отдльныя слова, но мн показалось, что онъ говоритъ о чемъ-то необыкновенномъ. И когда онъ прошелъ, я еще долго слышала его голосъ и всми думами летла за нимъ…

— И все это, не видя «его»? — съ насмшкой спросилъ Александръ Николаевичъ.

— Я увидла его очень скоро… Мы шли съ тетей Машей и она разсказывала мн про Москву, про свои вызды, про свои успхи, ужъ не помню хорошо о чемъ, но только помню, что она говорила — какъ всегда — о себ… Вдругъ я услыхала сзади знакомый голосъ. По узкому тротуару, за нами кто-то шелъ и не обгонялъ. Я прислушалась.

«Да, пресмыкающіяся!.. — горячо говорилъ онъ. — Вчно ползать по земл… Всю жизнь не отрываться отъ нея ни на минуту, чтобы въ нее-же уйдти… Конечно, пресмыкающіяся!.. и вы будете такая же, если не вырветесь отсюда…»

Я невольно обернулась и увидала человка лтъ двадцати трехъ-четырехъ, высокаго, худого, очень сутуловатаго, съ рдкой русой бородкой и длинными жидкими волосами. Меня поразилъ его взглядъ изъ-подъ очковъ: внимательный и глубокій, какъ часто бываетъ у близорукихъ… Его спутницу я сначала не разсмотрла. Но потомъ, когда они обогнали насъ, я увидала, что она — эта Елена — маленькая худенькая двушка, съ озабоченнымъ лицомъ и угловатыми манерами… Мы шли за ними, тетка говорила мн о своихъ успхахъ, а я не сводила глазъ со сгорбленной спины, какъ-то особенно ласково склонявшейся надъ маленькой спутницей. А она… Я уже сразу возненавидла ее и все въ ней мн было непріятно: и ея рзкіе жесты, и туалетъ слишкомъ нарядный и безвкусный, и — главное — то, что я видла, какъ онъ заботится о ней, а она — какъ мн почему-то казалось — мучаетъ его. И я прервала тетку на полслов и взволнованно все разсказала ей. Она весело расхохоталась и дома, за чаемъ разсмшила всхъ, представила походку моего «героя», его изогнутую спину и говоря какія-то несвязныя слова о крыльяхъ и полетахъ. Сестры добродушно и весело смялись, отецъ хохоталъ и нсколько разъ повторилъ, всхлипывая отъ смха:

«Волосы бахромкой и панталоны съ бахромкой! Идеалъ нашей Юленьки!.. Волосы бахромкой»!..

И онъ опять хохоталъ, и никто не замтилъ, какъ мн это было больно… Понятно, что я больше никогда никому не сказала ни слова о «немъ», и когда увидала его еще разъ… это было на вокзал…

— Ты такъ помнишь вс разы, когда и гд видла его? — спросилъ Александръ Николаевичъ холодно, почти злобно.