Первый витязь, или XX с гаком лет спустя

– Пиривязуйти лощади, и сами пиривязуйтис, – не тратя время на взаимное приветствие, скомандовал Мук. – Пюра улипётуват!

Беглецы споро обвязали коней канатами и намотав свободные концы себе на руки, дали отмашку воздухоплавателю. Подав пар в аэростат, Мук начал ускоренно удалять корабль от земли, вместе с висевшим за бортом, живым и невредимым грузом.

Подоспевшая кротохимера прыгнула и практически схватила Перебора-богатыря за ногу своей утыканной зубами пастью, но вовремя среагировавший Барабир, оттолкнувшись от парившего рядом Карачура, с криком – «два-два!» – удачно заехал голодному монстру своей ногой прямо по морде, сбив ей тем самым прицел и отбив на некоторое время «нюх». Потому на второй прыжок разъярённое чудище не решилось.

Остальные же чудовища, вывалившие гурьбой из леса, довольствовались лишь сооблазнительным видом удалявшейся в небо добычи. Почувствовав себя обманутыми, чудовища с лютой злостью кинулись друг на друга. Что зря что ли проснулись в такую «рань», предётся хотя бы полакомиться себе подобными.

А везунчики, взобравшись по канатам на борт корабли и затянув зажмурившихся от страха лошадей на палубу, кинулись обнимать друг друга и отважного воздухоплавателя, который от такого внимания к своей скромной персоне, даже прослезился на радостях.

– Куды типеря? – спросил он у ликовавшего богатыря.

– Домой! На родину! – ещё раз дружески обнял богатырь Мука-ветрогона, что тот чуть не хрустнул.

– Доруга будит! – прикинул «тюрбан», он ведь им обещал бесплатно только до берега.

– Не обижу, друже! – улыбнулся круглосуточно настроенный на патриотический лад богатырь, и даже неожиданно для себя запел, да ещё в рифму. – Родина! Я лечу на родину! Пусть и не красавица! Но она мне нравится!

Видимо не зря бают, кто якобы оседлает Пегасуса, рифмовать будет почти также как настоящие поэты.

– Родина Олдина! Это моя родина! – проникновенно подхватил Скотти-варвар, как будто тоже на Пегасусе погарцевал. – Свикинги косматые! Бороды лопатою!

– Степь моя – красавица! – запел и о своём, о наболевшем, багатур. – В ней хочу прославиться!

Понятно, не в Пегасусе дело, в эмоциональном порыве. Так обычно и бывает – когда дело сделано, любая песня легко поётся.

Летучий корабль удалялся от острова богов и чудовищ, всё уменьшаясь, превращаясь в полоску, потом блямбу, затем точку, а циклоп, разлепив целый, но ещё опухший глаз, всё стоял и смотрел, провожая удивлённым взглядом отважных смельчаков.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Если на периферии рунийского княжества ещё было тихо, то в стольном Нерезиновграде вершилась новая история государства рунийского, причём вершилась она не в пользу государства. Народ, доведённый продажными боярами, иноземными советниками князя, а в особенности горными троллями, орками и гоблинами, беспредельничавшими по беспределу, вышел на стихийные демонстрации протеста. Они требовали перемен. Так и говорили – «мы требуем перемен» – не вкладывая в это ёмкое слово конкретных предложений. Нет, звучали, конечно, предложения понизить оплату «коммуналки», расстрелять из арбалетов руководителей ЖКХ, переименовать дружинников в «полиружинников», но это всё по мелочи – в более глобальном плане никто ничего не предлагал. Архиплут, которому стоило кучи денег, нервов и сил, вывести обывателей на баррикады, то есть на митинги, с грустью наблюдал за вялыми перебранками отдельных горлопанов в толпе. Тут на лобное место взобралась какая-то чумазая прошмандовка с лошадинным лицом (не кентавр, нет, в переносном смысле) и начала что-то «втирать» людям про «власть либералам, свободу обиралам, дачи генералам». Дьяк, было, оживился – способная деваха, пусть и набитая дура – из-за таких как она может и получится «марш двух-трёх тысяч», но толпа быстро раскусила эту выскочку и прогнала домой умываться.

«Им бы какой раздражитель поядрёнее подсунуть, – подумал Архиплут. – Тогда может и разразиться «фантик революшн».

Подумал Архистрах Плутархович и, само-собой, вспомнил про князя. Старик! Вот кто самый лучший раздражитель! Подпрыгивая от радости, довольный дьяк вприпрыжку поскакал к князю.

Свистослав Златоглавый с грустью смотрел в окно и вздыхал, не едет ли там его Переборушка. Уже все сроки его командировки вышли. Никак сгинул?!

– Светлый князь, не вели казнить, вели слово молвить! – увереным шагом вошёл в княжеские покои, дьяк, так же как входил он в свою каморку (он её называл филиалом каморки Крёстного Батяни).

– Чего тебе? – раздражённо спросил князь, в последнее время его все раздражали.

– Насчёт народа, разрешите доложить? – не смутился дьяк, он вообще последнее время не смущался.

– Валяй!

– На улицах беспорядки творятся, люди даже с дружинниками здороваться перестали. Страшно сказать – перемен требуют. Такие слова! Лучше бы уж матом ругались, ай-я-яй, – «обеспокоенный» за судьбу «родины» притворно огорчился Архиплут. – Ты бы государь вышел-то к народу, постращал их, как раньше бывало. А то вообще ведь от рук отбились.