Пьеса для расстроенного пианино (СИ)

К тому времени мне было плевать, кто его отец. Сначала я думала, что помнить об этом будет мучительно. Но с каждым прожитым днём понимала, что это не так уж и важно. Я привязывалась к своему ещё не рождённому малышу, так как вместе мы пережили столько, сколько иные не переживают за всю свою жизнь. Вам покажутся странными мои слова, но это вы, мадам Леду, пробудили во мне материнский инстинкт, - мягко улыбнулась старуха. - В ожидании своего первенца вы передали любовь к нему Фриде, до конца жизни искренне полагавшей, что всё это, - и старуха обвела комнату руками, - её жизнь. И даже смерть не вызывала у неё страха, так как в глубине души она верила, что умерев там, за колючей проволокой Аушвица, волшебным образом перенесётся сюда, к своей второй семье и будет жить с ней долго и счастливо. Она часто говорила об этом - о том, что её ждёт, хотя и не хотела торопить события. Может, что-то подсказывало ей, что не всё так просто? Как знать... Но она успела сделать ещё одно доброе дело - раскрыть во мне всю глубину той нежности и привязанности, какую только мать может испытывать к своему ребёнку. Именно это обстоятельство, а также желание защитить своё материнство, сделать его полноценным, порождало недоверие к Геску, а также жгучее желание выжить.

Тем не менее, Геск сдержал своё обещание. Я больше не вернулась в барак. Меня поселили в довольно приличной комнате с кроватью и санузлом. Дважды в день мне позволялось совершать пешие прогулки в обществе немок-надсмотрщиц по территории лагеря. Не могу сказать, что они приносили мне удовольствие, хотя на меня никто не обращал особого внимания. Похоже, моё существование, равно как и положение, ни для кого не было секретом. Я стала больше есть, а мой живот - расти интенсивнее.

Когда советские солдаты в конце 1944 года подошли вплотную к Аушвицу, стало понятно: наше освобождение - дело нескольких дней. Все отчетливей доносились до бараков взрывы близких боев. Но это понимали и немцы - неожиданно комендант лагеря Йозеф Крамер приказал перебираться в глубь Германии, в лагерь Берген-Бельзен. По этому случаю руководящий состав лагеря устроил что-то вроде прощальной вечеринки. На ней присутствовал сам Крамер, его любовница двадцатилетняя Ирма Грезе - белокурая валькирия, у которой, как говорили, имелся абажур, сшитый из кожи замученных ею женщин, доктор Менгеле, несколько офицеров СС и кое-кто ещё из обслуживающего персонала лагеря, кого я не знала ни по именам, ни в лицо. Они все собрались в большой комнате за длинным столом. Там было много еды - столько я давно не видела. А ещё выпивки. Всё было заставлено бутылками со шнапсом, ромом и водкой. Было и шампанское, правда, немного. Геск взял меня с собой. С некоторых пор он демонстрировал меня, как ходячий инкубатор. Наверное, его рассудок всё-таки немного помутился от постоянных пьянок и напряжения. В последнее время он часто повторял: мы все здесь, как один сплошной комок нервов.

Мне подставили стул. Напротив уже сидели медсёстры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено совершать то, для чего она была более пригодна. Она была назначена старостой барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. Обычно после родов детей уносили в комнату этих женщин, где детский крик обрывался и до рожениц доносился плеск воды... Вот такое соседство.

В тот вечер все пили очень много. Мне постоянно подливали спиртное, и я не имела права отказаться. Немцы пьянели, громко кричали, пели и смеялись. Но веселье казалось каким-то напускным, насквозь фальшивым. Все они заметно нервничали. Сверху поступил приказ больше не использовать газовые камеры. Один из крематориев начали перестраивать в бомбоубежище. Некоторые мужчины, работавшие за пределами лагеря, рассказывали, что все подходы к Аушвицу минируют. Самих заключённых готовили к срочной переброске в другое место. Часть из них отправлялась в Берген-Бельзен, часть - куда-то ещё. Здесь планировалось оставить только самых немощных, в основном стариков и детей. Если об этом знала я, сидящие со мной за одним столом люди знали о том гораздо больше.