Песчаная роза

Тогда это закончилось тем, что она дала пощечину постороннему человеку. Теперь ее охватила только слабость. Соня почувствовала, что и аллея, и голые ветки сирени, и глаза Бахтина мерцают и расплываются у нее перед глазами.

– Пойдемте на лавочку, – как сквозь вату услышала она.

И почувствовала, что ее ведут куда-то в сторону – видимо, к лавочке как раз.

– Извините… – невнятно проговорила Соня. – Спасибо…

– Не за что.

Она слышала его голос, но не видела лица, лишь какое-то светлое пространство. Это было даже красиво. Хотя и пугающе – как в клинической смерти, когда, если верить свидетельствам переживших, и видишь все каким-то странным образом, и вдобавок можешь наблюдать за собой со стороны.

«Кто сказал, что это свидетельства? – тут же подумала Соня. – Всего лишь игры разума».

И по этой мысли поняла, что ее сознание восстановилось.

Она сидела на лавочке рядом с Бахтиным. Он убрал руку с ее плеч.

– Спасибо, – повторила Соня.

– Вы, наверное, на воздухе мало бываете, – сказал он. – У вас и лицо бледное, и даже губы. – И тут же добавил: – Ивините.

– Наверное, – кивнула она. – Мало на воздухе бываю. Но дело не в этом. Наверное.

Речь еще путалась, но сознание сделалось абсолютно ясным. Как будто с него сняли оковы, в которых оно томилось последние месяцы.

– Если вам не хочется говорить, в чем дело, – сказал Бахтин, – то не говорите. Но если хочется сказать, то скажите.

Словно мысли ее прочитал. Она в самом деле не хотела обременять чужого человека тем, что не имеет к нему отношения, и ей в самом деле необходимо было произнести вслух то, что так ясно явилось в безмолвии ее сознания.

– Как-то всё теряет смысл прямо на глазах, – сказала Соня. – Настоящее и, главное, будущее. Ничто не останется прежним, я это чувствую. Но это непонятно. Извините.

– Мне это понятно. Хотя, наверное, по другой причине, чем вам.

Взгляд его был прям и печален. Стыд окатил Соню горячей волной.

– Простите, Роман Николаевич, – сказала она. – У вас такое горе, а я лезу со своими неясностями.

– Вы не лезете. – Он улыбнулся, но взгляд не переменился от улыбки. – Я ведь сам предложил сказать, в чем дело.

– Но я же ничего толком не сказала.

– Разве?

– Мой брат всегда плечами пожимает, если я что-нибудь подобное ему говорю. – Соня улыбнулась тоже. Улыбка вышла виноватая. – Так что я на свой счет не обольщаюсь.

– Напрасно. Как Евгений Андреевич?

– Так же, как вы видели.

– Знакомство с вашим братом – из важнейших событий моей жизни, извините за пафос. При случае передайте ему, что наш разговор я не забуду никогда.

Соня примерно понимала, о чем был тот разговор. Но Бахтин явно держал закрытой дверцу, за которой скрывалось его содержание, и не ей было эту дверцу открывать.

– Сегодня же передам, – кивнула она.

И сразу вспомнила, что собиралась встретить Сережу. Ощущение, что настоящее и будущее теряют ценность, относилось к жизни в целом, но каждая ее минута по-прежнему была наполнена делами, и каждое из этих дел оставалось нужным. Это было странное и болезненное сочетание.

– Вы живете здесь рядом? – спросил Бахтин, одновременно с Соней поднимаясь со скамейки.

– Женя с женой и сыном здесь рядом живут, – ответила она. – А я к ним захожу иногда. Если вам нужна будет наша помощь, сообщите мне, ладно? Давайте я вам позвоню, чтобы появился мой номер.

Он кивнул и продиктовал свой, Соня набрала, послышался звонок у него в кармане, он зафиксировал ее номер, поблагодарил… По его ровному тону было понятно, что обращаться за помощью он не станет.

– Может быть, вас проводить? – спросил Бахтин. – Не сказать, чтобы вы порозовели.

– Ничего, – отказалась она. – Сама не понимаю, что это было. Минутная странность. Выздоравливайте, Роман Николаевич.

Соня пошла к выходу из парка. У поворота аллеи обернулась, помахала Бахтину. Он был хорошо виден издалека – худой, высокий, сутулится и смотрит ей вслед тем же прямым и печальным взглядом. Странно видеть глаза, которых уже не разглядеть. Но ей это не было странно – она знала за собою это свойство. Хотя и не понимала, что оно означает и зачем ей дано.

Глава 20

Ксения давно уже не ежилась, встречая взгляд дворника Степана. И не вслушивалась в очередную бессмысленную фразу, которую он произносил каждый раз, когда они сталкивались во дворе или когда он приходил в квартиру для какого-нибудь мелкого ремонта. В квартире он, впрочем, давно уже не появлялся: Домна сказала, незачем иродову дурню платить, и с тех пор стал приходить для такого рода помощи ее троюродный брат. Он смотрел так же сурово, как она, и так же ограничивался лишь необходимыми фразами. Когда Ксения спросила, почему Домна раньше не звала родственника, та окинула ее как раз таким суровым взглядом и ответила, что брат был далеко, да и теперь не близко. Расспрашивать, что это значит, Ксения не стала.