Песчаная роза

«Вчера я загляделся на камни, которыми вымощена улица (их рисунок напоминает византийскую мозаику, ты не находишь?), оступился и попал ногой в бэхле. Мальчик, шедший вслед за мной, засмеялся над моей неловкостью, а старик одернул его и сказал: если таким образом оступился приезжий мужчина, он непременно вернется в наш город еще раз. На мой вопрос, что это означает для женщины, последовал ответ: она выйдет замуж за местного жителя. Я подумал, что во время твоей прогулки с Мэри после федервайсера ты вполне могла бы угодить в бэхле и что, будь фольклор достоверным, это стало бы для тебя благом».

Сергей всегда упоминал приметы, по которым Ксения могла догадаться, где он сейчас находится. Иногда она догадывалась не сразу, но ручейки-бэхле, текущие вдоль фрайбургских мостовых, оставляли так же мало сомнений, как упоминание о ее с Мэри хмельной прогулке.

– Ты глупости говоришь, Сережа, – сказала Ксения. – Каким же благом?

Она вздрогнула, услышав свой голос, и подняла глаза от письма. Перед нею стояла Домна, держа в руках перевязаную бечевкой стопку выстиранного постельного белья.

– Не могла до квартиры дойти? – сказала она.

– Не могла. – Ксения виновато улыбнулась. – Полгода письма не было.

– Вот еще десяток шагов и повременила бы. Пойдем. Письмо-то на виду не держи.

Ксения спрятала письмо в ридикюль, поднялась со скамейки и пошла вслед за Домной на свой четвертый этаж.

По логике вещей Сергей был прав. Когда тоска становилась совсем невыносимой, она и сама думала о том же. Конечно, не о фрайбургском замужестве, но о том, что ее жизнь уже невозможно считать даже странной, настолько она бессмысленна и пуста. Да, Андрюша… Но и Андрюша мог бы расти сейчас в Париже, и она не знала бы тех тревог, которые охватывают ее всякий раз, когда она просматривает школьные учебники или слышит его мнение о каком-либо явлении действительности и понимает, что не в силах одолеть эту всеобъемлющую действительность, подчинившую себе его доверчивое детское сознание.

В квартире Домна сразу понесла белье в комнату, а Ксения присела на большой потертый чемодан, стоящий в прихожей под вешалкой, и снова достала письмо из ридикюля.

«Но сразу же ловлю себя на том, что для меня не стало бы благом, если бы я не встретил тебя. Вспоминаю, как на чердаке зачитывал тебе из газет разную ерунду вроде истории о расставании Мистенгетт и Мориса Шевалье, а ты откладывала книгу, смотрела на меня через открытую дверь с таким вниманием, какого я не знал ни до, ни после, и мне вопреки всякой логике казалось, что в жизни есть нечто незыблемое. Мне и теперь так кажется, когда я думаю о тебе, Кэсси. Простишь ли ты эгоизм, из-за которого я не проявил должной настойчивости по отношению к твоей самоотверженности? Я себе его во всяком случае не прощу. В надежде на встречу с тобой. С.».

– Чего плачешь? – Домна вернулась из комнаты в прихожую. В руках она держала простыню. – Пишет же. Не забыл тебя, значит.

– Разве плачу?

Ксения провела по лицу рукой. Ладонь и пальцы стали мокрыми.

– Вон, все письмо слезами закапала, – покачала головой Домна. – Поехал Андрейка?

– Да. К вечеру на месте будет. Если автобус не сломается.

Андрюша ждал поездки в пионерский лагерь с самой зимы. Конечно, не из-за свежего воздуха и даже не из-за купания в Плещеевом озере, а потому что там учили выживать в лесных походах с какими-то нарочно созданными трудностями. Ксению совсем не радовало, что он проведет лето за подобными занятиями. Но она не была уверена, что относится к этому правильным образом. Оставалось успокаивать себя тем, что мужчины многое видят другими глазами, и Сергей, возможно, счел бы эти занятия подходящими для своего десятилетнего сына. Она решила, что сегодня же спросит его об этом. Обычно Федорец приходил за ответом на следующий день после того, как приносил письмо. Ответ должен был умещаться на одной странице, поэтому ей, как и Сергею, приходилось рассчитывать каждую строчку.

– Линь совсем стыд потерял, – сказала Домна. – Знает, что белье проглядываю, когда забираю. Так он, стервец, простыню Андрейкину вон как ловко сложил! Я и не заметила, что кровь не отстиралась.

Андрюша обладал тем качеством, которое папа Ксении называл расчетливым бесстрашием. Может быть, именно вследствие правильного расчета мальчик неделю назад разбил себе не голову, а лишь коленки, лазая с друзьями по брандмауэру в Лялином переулке. Каждый раз, когда происходило что-либо подобное, Ксения впадала в панику, которой, впрочем, не выказывала. Видимо, по той же причине, по которой не выказала бы ее ни папе, когда однажды он объяснялся со встреченными в Сахаре разбойниками, ни Сергею, когда тот стоял перед тремя разъяренными верзилами ночью в алжирском порту.

– И убежал куда-то, как только белье мне выдал, – сказала Домна. – Знал, поганец, что ругаться вернусь. Вот что теперь, а? На поезд ведь пора!

Летом Домна всегда навещала свою тетку в заволжской деревне. Раньше она брала с собой Андрюшу, но, впервые проведя прошлогодние каникулы в пионерском лагере, он и слышать больше не хотел ни о чем другом.