Песчаная роза

– У меня – категорически нет. – Повествовательность вдруг испарилась из Витиного голоса, как и не было ее. – Мне в хорошую копеечку влетело добиться, чтобы производства мои не остановили в регионах. И я теперь позволю, чтоб московский офис по домам засел? Нет, котятки, так дело не пойдет. Кто желает по домам – заявление об увольнении.

Слова «волчий оскал» всегда казались Соне метафорическим преувеличением. И вот она впервые увидела его воочию. Что заставило этого Витю вдруг продемонстрировать такой оскал совершенно незнакомому человеку, было ей непонятно. Может, какой-нибудь свежий конфликт, может, падение доходов. Но что бы ни было…

– Но ведь люди в самом деле заражаются, болеют, умирают! – воскликнула она. – Как же можно их вынуждать…

– Нужно их вынуждать, – отрубил Витя. – Пока я им деньги плачу, я и буду решать, жить им или умирать.

Соня была так потрясена, что не находилась с ответом.

– Вить, Вить, да ладно тебе грузить! – примирительно произнесла его жена. – Ей-то какое до всего этого дело?

То ли слова супруги возымели действие, то ли пар был выпущен – развернувшись на сто восемьдесят градусов, Витя направился к столику, за которым бармен разливал коньяк и джин.

– Не обращай внимания. – Алина протянула Соне колье. – У него такой гемор на работе, не передать. Топ-менеджер его съездил в Сочи на выходные, вернулся с короной, температура-кашель, все дела, но вышел в офис, естественно, у Вити не забалуешь. Ну, заразил пару человек, может. А может, они в магазине заразились, пусть докажут! И представь, эти белые воротнички хреновы такую истерику устроили, такие права человека качают, что мама не горюй.

– То есть ваш муж считает сотрудников своими рабами? – Соня чувствовала, что задыхается, произнося это – И позволяет себе решать, кому из людей жить, кому умирать?

Что-то странное мелькнуло в Алининых глазах. Цепкое, или злое, или высокомерное? Соня не знала, как это назвать. Но она уже и не искала слов – ненависть и ярость заливали ее изнутри, подступали к горлу, как рвота, сжимали его спазмами.

– А кто они, римские граждане, что ли? – с убийственной ясностью проговорила Алина. – По умолчанию рабы, да. Побузят, как рабам положено, и за пайкой на брюхе приползут. А если Витя не даст, то и сдохнут. Так жизнь устроена, пора знать.

Черно-алые пятна заплясали, взвихрились у Сони перед глазами. Но горло, наоборот, освободилось от спазмов.

– Ты просто дрянь, – глядя в цепкие Алинины глаза и отчетливо выговаривая каждое слово, сказала она. – Вы оба – гнусные твари.

И, размахнувшись, ударила ее по щеке ладонью, как тяжелой мокрой тряпкой.

Летняя часть «Времен года» закончилась ровно в эту минуту, и пощечина прозвучала в наступившей тишине так громко, что все обернулись.

Соня надела колье. Защелкнула застежку под песчаной розой. И пошла к выходу с веранды, подгоняемая московским бризом, как попутным ветром.

Глава 6

Ноябрьский ветер в Париже иногда бывал яростным, как в Сахаре. Только в пустыне ветер обжигал песком и зноем, а здесь пронизывал холодом. Рамы в мансарде были старые, рассохшиеся, и ветер свистел в них почти как на улице. Когда Ксения просыпалась, нос у нее был такой холодный, будто на улице она и спала. Но за дверью, в смежной комнате, в лад ветру уже посвистывали, обещая скорое тепло, угли в маленькой железной печке. Она просыпалась от тихого угольного свиста и поскорее вставала, чтобы следить за огнем.

Сергея Васильевича к этому времени дома уже не было, его кровать была заправлена. В тесной каморке, выгороженной у входной двери в прихожей, был ватерклозет и даже душ. Ксения умывалась, варила себе кофе на керосинке, садилась на пол у печки и слушала, как поют угли. Однажды она сказала ему, что угли певучие, и он согласился. Добавил, правда, что это просто звук от распадающихся кристаллов, но ведь не высмеял. Он, впрочем, никогда ее не высмеивал. Может быть, потому, что насмешка была бы свидетельством сердечной близости, которой он с нею не чувствовал.

Физической близости между ними не было тоже. Можно было бы усомниться, что алжирская та ночь вообще была, но Ксения помнила ее так же, как помнила ветер в кливере – всей собою и навсегда.

Выпив кофе, она надевала пальто, шляпку – хозяйка алжирского бутика не ошиблась, сказав, что они понадобятся, – и выходила из дому. На перекрестке двух улочек рядом с бульваром Распай каждый день до полудня разворачивался маленький рынок. Здесь все было дешевле, чем в лавках, и из-за свежести своей не требовало никаких кулинарных талантов. Овощи и мясо достаточно было просто сварить или поджарить, так они были вкусны, а сыр и масло нуждались лишь в свежем багете.

Ксения думала, Сергей Васильевич не заметит, что мясо она ест редко и неохотно, однако он заметил и спросил, почему, а когда она стала объяснять, что после жизни у туарегов ей не хочется мяса вовсе, перебил ее вопросом:

– А чего хочется?

Пришлось признаться, что хочется рыбы, ракушек, устриц и всего такого, но только…

– Без «только». Ты не в Сахаре, покупай устрицы и все такое. Не привыкай к нищете.