Песчаная роза

– Возвращаю ваш цветок, месье, – торжественно объявил Рене. – Я виноват, поил ее коньяком в «Ротонде» более настойчиво, чем она могла выдержать. Но моя настойчивость не увенчалась успехом, увы!

– Это очень любезно с вашей стороны, что вы помогли Кэсси добраться домой, месье…

Голос Сергея Васильевича звучал с обычной холодностью, но Ксения расслышала в нем веселые нотки. От этого и от того, что он назвал ее Кэсси, радость наполнила ее, вытесняя опьянение.

– Леклер. Рене Леклер. Я живу на Монмартре, в Улье. – Он быстро поцеловал Ксению в щеку, весело сказал: – Как только твои жизненные планы переменятся, сразу же приходи ко мне!

И засмеялся, и побежал, насвистывая, по лестнице вниз так легко, будто провел день в лесу или у озера, а не в дыму «Ротонды».

Шагнув через порог, Ксения запнулась и упала бы, если бы Сергей Васильевич не подхватил ее подмышки.

– Извини… – выговорила она.

– За что же? Я рад.

– Чему?

Она стянула мокрую шляпку с волос, тоже мокрых.

– Общество месье Леклера подходит тебе явно больше, чем Кабира и его верблюдов.

– Глупости он предлагал… к нему в Улей… – пробормотала Ксения. – Я не собираюсь…

– А было бы хорошо, если бы все это тебя увлекло. Парижская богема кажется зыбкой. Но это почти самое незыблемое, что есть на свете.

– А что – самое? – с любопытством, пробивающимся сквозь хмель, спросила она.

– Английская честность. – Он снял с нее мокрое пальто. – Коньяку больше не предлагаю, а горячего чаю тебе, думаю, стоит выпить.

Сбросив туфли, тоже мокрые, Ксения села, а вернее, плюхнулась на пол перед печкой. Обычно Сергей Васильевич растапливал ее по утрам, но сейчас угли тоже мерцали и дышали жаром, хотя был поздний вечер. Может, он думал о том, что на улице дождь и она вернется мокрая насквозь. А может, это ей хочется думать, что он так думал.

Она слушала, как у нее за спиной он ставит на керосинку чайник. Звякнула ложечка.

– Твой чай.

Присев рядом с нею, он поставил чашку на пол между ее раздвинутых ног. Ей стало неловко, что она сидит в такой вульгарной позе. Но тут же неловкость исчезла – захотелось, чтобы он раздвинул ее ноги еще шире… Это желание было таким острым, что она едва сдержала стон, и даже хмель почти развеялся.

– У тебя и блузка мокрая, и юбка. – В его голосе даже отзвука желания не слышалось. – И чулки. Снимай всё, иначе сляжешь с простудой.

– Но…

– Высохнет у печки. Снимай.

– Ага… Сейчас…

Ксения попыталась расстегнуть блузку, но пальцы скользили по влажному маркизету, и она не могла справиться с пуговицами. Сергей Васильевич отвел ее руки и сам снял с нее блузку. И юбку. Отстегнув подвязки и скатав до пяток чулки, снял их тоже. Она не чувствовала ни капли стеснения, оставшись перед ним в одном дессу, и жалела лишь, что в его руках желания нет так же, как в голосе.

Ей показалось, что электрические провода коснулись ее ступней, когда он положил на них ладони.

– Босиком ты по улице шла, что ли? Ложись-ка немедленно. – Сергей Васильевич распрямился и протянул ей руку. – Чай выпьешь в постели. Оставлю дверь открытой, и жар от печки к тебе пойдет.

Она схватилась за его руку, поднялась с пола и поплелась к себе в комнату, шлепая босыми ступнями по половицам. Он дождался, пока она ляжет и укроется до подбородка. Поставил чашку на табурет у кровати, чтобы она могла до нее дотянуться.

Квартира была так мала, что при открытой двери Сергей Васильевич находился с Ксенией словно бы в одной комнате. Она видела сквозь дверной проем, как он садится к столу, расправляет отложенную с ее приходом газету. Свет настольной лампы прорисовывал его черты. Она смотрела на его сомкнутые губы и представляла, как целует их. И руки его целует – ладони с едва ощутимыми шероховатостями мозолей, пальцы узкие и твердые, как ножи. Вспомнила, как ощутила прикосновение к своей руке его руки, сухой и прохладной во влажном жаре приморской ночи, и тогда же поняла, что с ней происходит лучшее из всего, что было, есть и будет в ее жизни, и это понимание не покидало ее больше ни на минуту.

Щеки пылали жаром от печного тепла, от пара из чашки, которую она держала обеими руками, а более всего от близости Сергея Васильевича.

– Ты уедешь в Англию? – глядя на него сквозь волнующийся пар, спросила Ксения.

Он опустил газету.

– Ты так считаешь?

– Да.

Его взгляд пронизывал как луч.

– Почему? – спросил он.

– Ты сказал про английскую честность. Значит, думаешь об Англии. Значит, хочешь туда уехать.

– Твоей наблюдательности позавидовал бы… Ну, неважно, кто, – хмыкнул он. – Да, я намерен уехать в Англию. Прилагаю к этому все усилия.

Может, он не заметит ее слез. Конечно, не заметит. Она постарается их сдержать.

– Я предпочел бы, чтобы ты осталась в Париже, – сказал Сергей Васильевич, глядя на нее тем же пронизывающе прямым взглядом. – Он подходит тебе, и ты подходишь ему. В студии любого богемьена ты чувствовала бы себя как рыба в воде, можешь мне поверить. Но если ты решишь, что хочешь ехать со мной, то поедешь со мной.

Она не поверила своим ушам, услышав эту последнюю фразу, и невольно воскликнула:

– Но разве ты этого хочешь?