Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

– Боже мой, Даниэль! – воскликнул я, скрывая свое удовлетворение. – Но наверняка твой отец… до того как он заболел… Я имею в виду, разве он не имел отношения к этой недвижимости?

– Его там наняли новые владельцы. Но только как рабочего-каменщика.

Мне не нужно было притворяться удивленным. Я был потрясен. Даже при своей туповатости старый Дэвиган был хватким и знал свое дело. Очевидно, он заплыл дальше, чем следовало, и был проглочен рыбиной покрупнее.

– Да, дело дрянь, Даниэль.

– Вы имеете в виду, рвань, – философски заметил он. – Это то, что мне кричали мальчишки в школе. Но по крайней мере, дома теперь перестанут жевать эту тему, раз отца больше нет. А то только об этом и говорили.

– А что за внезапная болезнь случилась у твоего отца, Даниэль? – осторожно спросил я.

Казалось, он съежился от этого вопроса, но снова посмотрел на меня, на этот раз в упор:

– Это была не болезнь. Он погиб… Несчастный случай. Но пожалуйста, доктор Лоуренс, давайте больше не будем говорить об этом… мне и так тяжело.

От внезапного чувства стыда и вины я не знал куда деть глаза. Все же какая это глупая, низкая, грязная информация, выуженная мною нечестным путем. Хотя меня снедало любопытство, я поспешно сказал:

– Мы больше не будем говорить об этом, Даниэль, – и добавил, думая совсем иначе: – Никогда не будем.

Мы уже почти дошли до деревенской площади, и, повеселев, он начал глядеть по сторонам, когда мы направились вдоль берега реки под фуникулером, перешли по мосту на другую сторону и оказались в нижней части деревни, которая в основном выглядела как Швейцария семнадцатого века и была весьма привлекательна. Я видел, что Даниэлю здесь нравится.

Возле «Эдельманна» я взял его за руку. Она была тонкая, как куриная косточка.

– Нам сюда.

Когда мы вошли, он спросил:

– Это шахматное кафе?

– Нет, здесь самые вкусные пирожные.

«Эдельманн» действительно был известен во всей Швейцарии.

При виде превосходных кондитерских изделий в длинной стеклянной витрине рядом с прилавком лицо Даниэля прояснилось.

– Мы берем по блюдцу, что там возле окна, – сказал я, – затем подходим к прилавку и выбираем на свой вкус.

Он рассмеялся:

– Мы как пара Безумных Шляпников.

– Мы… кто?

– Это в «Алисе», не помните? Он всегда носил с собой пустое блюдце, на случай если кто-нибудь угостит его пирожным.

Мы сели. Даниэль ел свой эклер так медленно, будто обретал новый опыт, смакуя каждый маленький кусочек и запивая его горячим какао, которое я заказал для нас обоих. Закончив, он задумчиво заметил:

– Это лучшее, что я когда-либо пробовал в жизни. Совершенная амброзия.

– Это лучшее, что я сам когда-либо пробовал, а я живу намного дольше тебя. Еще одну амброзию?

– Представляю, как это дорого.

– Сегодня мы можем себе это позволить.

– Нет, думаю, не надо. Разве что у вас будет настроение как-нибудь еще раз пригласить меня сюда.

У кого в атмосфере хамоватой бесцеремонности Дэвигана этот ребенок перенял столь вежливые манеры? Может, у Кэти, тогда это ей в плюс. Однако, скорее, все это от старика в кресле-коляске.

На улице я, как всегда, взял в станционном книжном киоске «Дейли телеграф» – газету оставляла мне работавшая там девушка по имени Джина. Она была итальянкой, черноглазая и белозубая, с ослепительной улыбкой, – правда, у нее были коротковатые ноги, но зато длинные темные волосы. Простушка, полная жизни. Хотя она носила обручальное кольцо, никаких признаков мужа рядом не наблюдалось, что подогревало мой интерес. Мы с ней уже немного продвинулись в определенном направлении, и, пока малец стоял, мы обменялись несколькими остротами.

Для возвращения я выбрал главную дорогу, чтобы сократить путь мальчику. Внезапно он остановился:

– Какая поразительная церквушка, доктор Лоуренс. Это наша?

Я кивнул.

Это была одна из тех маленьких ультрасовременных римско-католических церквей, которые начали возводить в Швейцарии с учетом новых веяний в архитектуре. Вся асимметричная, из дерева, стекла и бетона, что-то от конструктивизма Фрэнка Ллойда Райта, что-то явно от Диснейленда, она торчала в старой деревне как нечто непотребное. Снаружи, на чем-то вроде виселицы, – набор колоколов, смещенных вбок. Внутри сплошной голый камень, достаточно холодный зимой, чтобы отморозить себе что-нибудь.

Понятно, что я не терпел это место. По сути, я его ненавидел. Поскольку мне приходилось по воскресеньям отводить туда детей-католиков, и не один раз, эта церквушка по многим причинам бесила меня. Обычно когда я запихивал их туда, то выходил покурить или трусил к станционному киоску, чтобы скоротать время с Джиной, которая всегда торговала по воскресеньям, продавая безалкогольные напитки и сигареты крестьянам, наводнявшим Шлевальд в свой единственный выходной.

– Церковь притягивает. Мне это нравится, – подытожил Даниэль свой осмотр. – Давайте зайдем внутрь.

Это было уж слишком.

– На сегодня с тебя хватит, – оборвал я его. – Нам лучше вернуться.

Когда мы стали подниматься на холм, у него сбилось дыхание, и время от времени мы останавливались, чтобы он, по его словам, «перевел дух».