Песнь Бернадетте. Черная месса

– Кто такой господин Ворицек, анархист, и какие у вас с ним дела? – спросил один из нас, не сумев подавить смешок.

Преследуемый гном, пригибаясь, уставился в пространство.

– Анархист Ворицек сегодня провел собрание в танцзале, – тремолировал он. – Там были сотни рабочих, все честные бедные люди. Он говорил об освобождении женщин. Но он лжец, плут, насильник, алкоголик, этот авантюрист Ворицек. Я встал, взял слово и сказал: «Если вы за освобождение женщин, господин Ворицек, почему вы каждый день бьете вашу жену?» Случился ужасный скандал. Он поклялся убить меня. Взгляните только, взгляните…

За соседним столом поднялся мужчина. Был он действительно анархист, какими их описывают в книгах. Иссиня-черные кудрявые волосы, развевающийся галстук «Лавальер»[105], в руке дубинка. В Неаполе, на виа Партенопе так же выглядят торговцы порнографическими снимками. Мужчина угрожающе уставился на нас. Хотя я и не был особенно воинственным человеком, я все же носил форму и широкую кавалерийскую саблю. Я встал и ответил ему грозным взглядом. Анархист Ворицек сплюнул, взял со стола свою дряблую шляпу и улетучился. Гном застонал от облегчения:

– Вы спасли меня! Могу я быть вашим слугой?

– Кто вы такой, собственно?

– Я Вайсенштайн.

– А кто вы еще, кроме того?

Гигантская голова нашего гостя чуть не касалась грязной столешницы.

– Я тринадцатый ребенок в семье, – сказал он.

Певуче, причудливо перемешивая лирический пафос, неправильный выговор и оттенок неявной самоиронии, Вайсенштайн приступил к истории своей жизни. Как ни трагична она была, перед лицом гротескного рассказчика в гротескной ситуации мы часто разражались жестоким смехом. Вайсенштайн не обижался на нашу веселость. Он довольствовался ею как особым видом одобрения. Этот домовой из сказки действительно был тринадцатым ребенком. Его родители владели водочным заводом и трактиром в каком-то городке на юге Богемии. Рос он в трактире; из-за его уродства над ним часто издевались братья и сестры, пьяные крестьяне, торговцы и возчики с рынка. Он довольно рано познакомился с дьявольской природой алкоголя. Он ненавидел водку, как ненавидел и своего отца, и кирпичный водочный завод. Однажды – было это в базарный день недели – он, подросток, вспрыгнул на стойку трактира и произнес перед собравшейся клиентурой пламенную речь против водки, которая кормила его семью. В ответ на это вредительство отец в естественной ярости избил его до полусмерти. Тем не менее в следующий базарный день повторилось то же самое. После этого отец сложил вещи своего тринадцатого ребенка в рюкзачок, сунул сыну в карман немного денег и вытолкал его на улицу. Вайсенштайну запрещено было переступать порог отцовского дома. После недолгого странствия он нашел в соседнем городе, столице округа, место младшего официанта. Однако судьба распорядилась так, что попал он из огня да в полымя. Вдобавок к тому гостиница, где он жил, была самым просторным помещением в округе, и там проводили собрания. Здесь алкоголь был менее опасен, чем политика. Но политика была духовной сивухой века. Очень скоро внимательный взгляд большеголового помощника официанта распознал, какого рода были все эти политики, что важничали на трибуне. Они не делали того, что говорили, и не говорили о том, что делали. В задней комнате социалисты играли в покер с фабрикантами. Аграрии оплачивали свои счета из благотворительного фонда для покрытия убытков от потравы полей и пожаров. А председатель клерикального Союза добродетели насиловал в туалете хорошеньких девочек-кухарок. Помощник официанта был очевидцем этих противоречий. Из-за своей бедности он долго терпел и молча созерцал этот лживый ад. Но потом в большом зале собраний произошло то же самое, что в отцовском трактире. Мальчишка-официант с пивными кружками на подносе прервал одного из великолепных ораторов и возвысил свой голос, обвиняя и обличая. Змеями и скорпионами из детских губок сердечком поползли слова правды. Его избили и вышвырнули на улицу. Его били еще много раз, выгоняли со многих должностей, иногда самых странных. Из сердца тринадцатого ребенка текла, по словам поэта, «огненная правда». (К этой лаве, конечно, примешивался едкий дым, из-за которого глаза слезились от смеха.) Как ни мал и ни жалок был Вайсенштайн, мужество, с каким он противостоял лжи, несправедливости, угнетению человека, было неукротимым. Он показал нам шрамы, покрывавшие его голову и тело, – следы удивительной битвы.

С этого часа тринадцатый присоединился к нашему кружку. Рано утром он появлялся в моей квартире с газетой в дрожащей руке. Точно лозоходец, он умел обнаруживать все мерзости, что происходили на свете. Его зоркие глаза извлекали из мелкого шрифта местных новостей поразительнейшую чертовщину.

– Нужно сделать что-нибудь для незамужних матерей, – говорил он, например, или: – Вы знаете, господин В., что в городской психиатрической больнице избивают пациентов? Вы должны написать об этом стихотворение…