Песнь Бернадетте. Черная месса

– Это в тебе говорит упрямство! – сказала мама; она выглядела очень несчастной. – Мне это знакомо. Ты поклоняешься грубой силе, а не духу и культуре. Увы, это безнадежно! Ты ничего не хочешь воспринять – ни от чего и ни от кого… Ты думаешь, я не заметила, как критически, будто обличая, смотрел ты все время на Гезу де Варшани?..

В ответ на это странное заключение Фредди смолчал.

– Теперь ты немедленно сойдешь вниз, – приказала мама, – и попросишь прощения у Варшани. Они уходят…

– Я не спущусь, мама, – ответил Фредди сдавленным голосом.

– Сейчас подходящее время, – настаивала она. – Не задерживай меня. Де Варшани прощаются. Они уезжают завтра утром в девять. Пойдем со мной, Фредди…

– Нет, мама, я останусь здесь, – сказал Фредди, будто напряженно размышляя.

Важное решение растаяло от саркастического маминого голоса. Фредди был как сошедший с путей поезд. Он не будет слугой и секретарем Гезы. Завтра в девять утра Варшани уедут из города. У них гастроли в Стокгольме, Бухаресте, Буэнос-Айресе, Нью-Йорке. Геза меня уже забыл. Я никогда его не увижу…

В голосе мамы, встретившей сопротивление своей воле, зазвучала откровенная враждебность.

– Не понимаю, – пожаловалась она, – почему мой, именно мой сын стоит на такой низкой ступени духовного возрождения… Делай, что хочешь, Фредди! Ты никогда не обретешь душу!

Нанеся этот удар кнутом, мама уже собиралась выйти из комнаты. Но прежде, чем она успела открыть дверь, Фредди медленно, с каким-то задумчивым видом опустился на колени перед диваном и уткнулся в него лицом. Мама испугалась. Она подбежала к сыну и, как всякая мать, положила руку ему под воротник рубашки.

– У тебя жар, Фредди, – сказала она неожиданно мягким, виноватым тоном.

Фредди сильно тряс головой, судорога сводила мышцы спины. У него не было жара. У него было нечто посерьезнее, чем жар. У него была душа. Душа, которую его мать в нем не признавала. Но что понимают отцы и матери? Душу Фредди пробудило из состояния куколки внезапное и непонятное восхищение пред недосягаемо высоким. Даже любовь горячит не так яростно, как восхищение перед высшим, в ком бы это высшее ни воплотилось. Но душа – такой недуг, от которого уже не оправишься вплоть до смертного часа и даже, возможно, после. И Фредди от него не избавится, что бы ни стало с ним сегодня или через двадцать лет после этого памятного вечера с давно пропавшим куда-то Гезой де Варшани.

Санта-Барбара, лето 1943

Черная месса

Фрагмент романа

I Кощунство

Верьте или не верьте, я был тогда монахом; моя мать дала торжественное обещание посвятить меня Богу, – ведь когда она была беременна, я находился во чреве ее в положении столь неудобном, что роды грозили ей смертью. Мне было десять лет, когда она исполнила обет и отвела меня к братьям Арпата, которых хорошо знала. Там, в монастыре и на вершинах Хиллигенхилла, я вырос, учился и скоро постиг троякий смысл Писания.

В молитвенном усердии я за короткое время превзошел прочих послушников; в посте и самобичевании моя полная страстей юность возвысилась над рвением лучших из братьев; приор и старейшины вселили в меня надежду, что со временем во всем христианском мире будут почитать их монастырь как родину Святого.

Но там, где Бог могуч, и Дьявол не слаб.

Без труда преодолевал я соблазн чревоугодия, сонливость, леность сердца и духа; тем сильнее пришлось мне сражаться с похотью, ибо хотел я стать ее господином.

Под рубашкой я носил в семь кругов обвивавшие мое тело цепи. Тщетно! Несколько секунд держал я в огне руку и босые ступни на горящих углях. Тщетно! Зимней ночью стоял я по бедра в ледяной воде, пока братья пели хорал и служили мессу. Тщетно!

Я никогда не спал на деревянных досках, а еженощно – на камнях крытой галереи. Тщетно! Попросил я как-то на исповеди у приора кастрировать себя. Коллегия это обсудила, но просьба была отклонена как нарушение Божественной воли и законов. В рассветных сумерках я изнемогал: усыпляющие средства не властны были более над моей плотью, и рукою освобождался я от желания. Тут уж Дьявол был в своем праве. Ничего я не мог поделать с требовательной волей руки моей, которая с одержимостью собирала запретные плоды и не сдерживала своего вожделения. Но никто и не думает, что на бренной земле можно унять жажду. Каждое удовольствие создает десяток новых желаний, и нет здесь пути назад. Скоро мой грех совсем отравил меня. Но самое ужасное, что содержанием моих порочных снов была не женщина только, не множество женщин (как мало я видел их в своей жизни!); что не одни лишь женские груди, ноги, задницы или еще какие вожделенные вещи всплывали перед моим внутренним взором; нет! – о жестокость ада! – все, все способно было принять передо мною обольстительный облик и привести меня к падению.