Песнь Кали

Мы перекинулись несколькими словами на крыльце. Виктория получила должные комплименты, а мы похвалили их внука. Нам быстро показали дом, прежде чем проводить на широкую террасу, выходящую на переулок.

Их дом меня заинтересовал. Мне впервые представилась возможность посмотреть, как живет индийская семья из высших слоев. Сразу бросились в глаза несоответствия: просторные, высокие парадные помещения, в которых краска отслаивалась от грязноватых стен; прекрасный ореховый буфет, испещренный царапинами, а на нем – чучело мангусты с покрытыми пылью стеклянными глазами и вытертым мехом; дорогой кашмирский ковер ручной работы положен на обшарпанный линолеум; большая, некогда современная, кухня заставлена запыленными бутылками, старыми ящиками, нечищенными кастрюлями, а прямо посередине – угольный очаг. Следы копоти покрывали когда-то белый потолок.

– На свежем воздухе будет гораздо удобнее, – сказал Чаттерджи, открывая для Амриты дверь.

Каменный пол еще оставался мокрым после недавнего ливня, но мягкие стулья были сухими, а стол накрыт к чаю. Взрослая дочь Чаттерджи, полная молодая женщина с чудесными глазами, присоединилась к нам лишь для того, чтобы несколько минут пощебетать с Амритой на хинди, после чего удалилась вместе с сыном. Чаттерджи, казалось, был поражен лингвистическими способностями Амриты, и спросил ее о чем-то по-французски. Амрита ответила без запинки, и они рассмеялись. Он переключился на другой язык – как я узнал позже, тамильский, – но Амрита отреагировала и на этот раз. Затем они начали, перебрасываться простыми фразами на русском. Я отпил чаю и улыбнулся миссис Чаттерджи. Она улыбнулась в ответ и предложила мне сандвич с огурцом. Мы улыбались друг дружке в течение еще нескольких минут, – пока продолжалась трехъязычная шутливая беседа, а потом Виктория заворочалась. Амрита взяла у меня ребенка, а Чаттерджи заговорил со мной.

– Не хотите еще чаю, мистер Лузак?

– Нет, спасибо, все хороша.

– Может быть, что-нибудь покрепче?

– Э-э-э…

Чаттерджи щелкнул пальцами и тут же появился слуга. Через несколько секунд он принес поднос с графинами и стаканами.

– Вы пьете виски, мистер Лузак? Католик ли Папа Римский? – подумал я.

– Да.

Амрита меня предупреждала, что индийское виски – жуткое пойло, но, судя по первому же глотку, что в графине у Чаттерджи содержалось патентованное виски, почти наверняка двадцатилетней выдержки, почти наверняка импортное.

– Великолепно.

– Это «Гленливет», – сказал он. – Чистое. Я считаю его гораздо более оригинальным, чем смешанные марки.

Несколько минут мы говорили о поэзии и поэтах. Я пытался подвести разговор к М. Дасу, но Чаттерджи не захотел обсуждать без вести пропавшего поэта, не считая упоминания о том, что Гупта уладил все детали завтрашней передачи рукописи. Мы пустились в рассуждения о том, насколько трудно серьезному литератору в обеих наших странах обеспечить себе достойное существование. У меня сложилось впечатление, что деньги Чаттерджи достались по наследству и что у него есть и другие интересы, вложения и доходы.

Беседа неизбежно скатилась к политике. Чаттерджи весьма красноречиво поведал о том, каким облегчением для страны было поражение миссис Ганди на последних выборах. Возрождение демократии в Индии, очень меня интересовало, и кое-что я собирался использовать в статье о Дасе.

– Она была тираном, мистер Лузак. Так называемое чрезвычайное положение было не более чем уловкой для прикрытия уродливого лица тирании.

– Значит, вы считаете, что она никогда не вернется в национальную политику?

– Никогда! Никогда, мистер Лузак.

– Но мне казалось, что у нее по-прежнему остается сильная политическая база, а Национальный конгресс все еще способен составить твердое большинство, если нынешняя коалиция дрогнет.

– Нет-нет. – Чаттерджи отрицательно замахал рукой. – Вы не понимаете. Миссис Ганди и ее сын кончены. В течение ближайшего года они попадут в тюрьму. Помяните мои слова. Ее сын уже находится под следствием из-за разных скандалов и непотребств; когда же выплывет вся правда, его счастье, если ему удастся избежать смертной казни.

Я кивнул.

– Я читал, что многих людей он оттолкнул радикальными программами по контролю за рождаемостью.

– Он был свиньей, – без признака эмоций произнес Чаттерджи. – Высокомерной, невежественной свиньей с диктаторскими замашками. Его программы немногим отличаются от попыток устроить геноцид. Он обманывал бедных и необразованных людей, хотя сам изрядный невежда. Даже его мать боялась этого чудовища. Появись он сейчас в толпе, его бы разорвали голыми руками. Я сам бы с радостью принял в этом участие. Еще чаю, мистер Лузак?

По тихому переулку за железным забором проехал автомобиль. Несколько дождевых капель упали на широкие листья баньяна у нас над головой.

– Каковы ваши впечатления от Калькутты, мистер Лузак?

Неожиданный вопрос Чаттерджи застиг меня врасплох. Я выпил виски и, прежде чем ответить, подождал секунду, пока разойдется тепло от напитка.