Песнь Кали

Калькутта не спешила нас отпускать. Город еще два дня продержал нас в своих зловонных объятиях. Мы с Амритой не хотели оставлять Викторию одну. Даже во время полицейского вскрытия и приготовлений к похоронам мы находились в соседних помещениях. Сингх сказал, что нам придется пробыть в Калькутте еще несколько недель, пока не закончится слушание дела. Я ответил категорическим отказом. Свои показания мы дали усталому стенографисту. Прибыл чиновник из американского посольства в Дели. Это был услужливый, похожий на кролика человечек по имени Дон Уорден. Его политика по отношению к нежелавшим помочь индийским бюрократам заключалась в том, что он беспрестанно перед ними извинялся и все время объяснял нам, насколько мы осложнили дело своим настойчивым требованием так быстро доставить домой тело ребенка.

В субботу мы поехали в аэропорт в последний раз. Уорден, Амрита и я втиснулись на заднее сиденье взятого напрокат старенького «шевроле». Шел сильный дождь, и в салоне закрытого автомобиля было очень душно и влажно. Я не замечал этого. Я смотрел только на белый санитарный фургончик, за которым мы ехали. Чтобы миновать густой поток машин, на нем не стали включать мигалку. Торопиться было некуда.

В аэропорту нас ждала последняя заминка. Вместе с Уорденом к нам вышел служащий аэропорта. Они оба качали головами.

– В чем дело? – спросил я.

Индиец пригладил свою затертую белую рубашку и выпалил раздраженным тоном несколько фраз на хинди.

– Ну что? – снова спросил я. Амрита перевела. Она была настолько измотана, что не поднимала головы, а голос ее был еле слышен.

– Он говорит, что гроб, за который мы заплатили, нельзя грузить в самолет, – устало сказала она. – Металлический гроб авиакомпании здесь есть, но необходимые бумаги для перевозки…, тела…, не подписаны ответственными за это официальными лицами. Он говорит, что в понедельник мы можем поехать в муниципалитет, чтобы получить соответствующие документы.

Я выпрямился.

– Что скажете, Уорден? Посольский пожал плечами.

– Мы должны уважать их законы и культурные традиции, – ответил он. – И вообще, я с самого начала считал, что все было бы гораздо проще, если бы вы согласились кремировать тело здесь, в Индии. Кали – богиня всех мест сожжения.

– Пройдемте сюда, – сказал я.

Я поманил их обоих через двери в помещение, находившееся рядом стой комнатой, где лежало тело Виктории. У индийского чиновника вид был скучающий и нетерпеливый. Взяв Уордена за руку, я отвел его в угол.

– Мистер Уорден, – спокойно сказал я. – Я собираюсь пройти в соседнюю комнату и переложить тело моей дочери в гроб. Если вы войдете в ту комнату или хоть как-то помешаете мне, я вас убью. Вы меня поняли?

Уорден моргнул несколько раз и кивнул. Затем я подошел к чиновнику и объяснил ему то же самое. Я говорил очень спокойно, слегка касаясь пальцами его груди, но он заглянул в мои глаза и увидел там нечто, заставившее его хранить молчание и не двигаться с места, когда я закончил свою речь и прошел через вращающуюся дверь в слабо освещенную комнату, где ждала Виктория.

В длинном помещении было почти пусто, не считая нескольких груд коробок и невостребованного багажа. В конце на стойке рядом с транспортером стоял уже открытый стальной гроб, принадлежавший авиакомпании. У противоположной стены, на скамейке рядом с погрузочной платформой, поставили серый гробик, купленный нами в Калькутте. Я подошел к нему и, не раздумывая, открыл его.

В ту ночь, когда Виктория появилась на свет, мне пришлось участвовать в ритуале, из-за которого я переживал несколько предшествовавших недель. Я знал, что в Эксетерской больнице свежеиспеченным отцам давали отнести новорожденных из родильной палаты в расположенный по соседству процедурный кабинет, где ребенка обязательно взвешивали и обмеряли, прежде чем вернуть матери в реабилитационную палату. Некоторое время я волновался по этому поводу. Я боялся ее уронить. Это было глупо, но даже после пережитого волнения и радостного возбуждения, связанных с рождением ребенка, сердце у меня все равно учащенно билось, когда врач поднял ребенка от живота Амриты и спросил, не желаю ли я пронести свою маленькую доченьку по коридору. Я помню, что кивнул, улыбнулся и испугался. Я вспоминаю, как положил головенку на ладонь, поднес маленькое, еще мокренькое тельце к груди и плечу и проделал путь в тридцать шагов от родильной до процедурного кабинета, чувствуя, что с каждым шагом во мне нарастает уверенность и радость. Казалось, будто Виктория помогает мне. Помню, как расплылся в глуповатой улыбке, когда вдруг окончательно осознал, что я несу своего ребенка. Самое счастливое воспоминание в моей жизни.

На этот раз я не волновался. Я осторожно поднял мою доченьку, положил на ладонь ее головку, прижал ее к груди и плечу, как делал уже столько раз, и прошел путь в тридцать шагов, отделявших меня от выстеленного белым шелком стального гроба авиакомпании.