Песнь Кали

Амрита решила закончить диссертацию и втянулась в жесткий распорядок дня, состоявший из раннего подъема, занятий со студентами, работы в библиотеке, разбора бумаг вечерами, исследовательской работы и раннего отхода ко сну. Я вставал очень поздно и часто уходил из дома, чтобы где-нибудь поужинать и провести большую часть вечера. Когда часов в десять вечера Амрита заканчивала работать в кабинете, его занимал я и читал там до утра. В эти сумрачные зимние месяцы я глотал все подряд: Шпенглера, Росса Макдональда, Малькольма Лаури, Гегеля, Стэнли Элкина, Брюса Кэттона, Йена Флеминга и Синклера Льюиса, Я перечитывал классику, десятилетиями стоявшую нетронутой на моих полках, и приносил домой бестселлеры. Я читал без разбора.

В феврале один мой приятель предложил мне временную преподавательскую работу в одном небольшом колледже к северу от Бостона. Я согласился. Поначалу я приезжал домой каждый день, но вскоре снял небольшую меблированную квартирку неподалеку от студенческого городка и стал приезжать в Эксетер только на выходные. Довольно часто я не появлялся и на выходные.

Мы с Амритой никогда не говорили о Калькутте. Мы никогда не упоминали имени Виктории. Амрита уходила в мир теории чисел и Булевой алгебры. Этот мир выглядел вполне подходящим для нее: мир, в котором соблюдаются правила, а таблицы истинности могут быть логически обоснованы. Я остался вне этого мира, не имея ничего, кроме громоздкого лингвистического инструментария и неповоротливой, бессмысленной машины реализма.

В колледже я проработал четыре месяца и мог бы вообще не вернуться в Эксетер, если бы мне не позвонил один знакомый и не сообщил, что Амрита побывала в больнице. Врачи определили у нее острое воспаление легких, осложненное истощением. В больнице она провела восемь дней и целую неделю после этого была слишком слаба, чтобы подниматься дома из постели. Все это время я оставался с ней; необременительные заботы по уходу вызвали во мне отзвуки былой нежности. Но потом она объявила, что чувствует себя лучше, и в середине июня снова уселась за компьютер, а я вернулся в свою квартирку. Я ощущал нерешительность и потерянность, словно во мне все шире разверзалась некая огромная черная дыра, постепенно меня засасывавшая.

***

Тогда же, в июне, я купил «Люгер».

В апреле меня пригласил в свой стрелковый клуб Рой Беннет, невысокий молчаливый профессор биологии, с которым я познакомился в колледже. Много лет я был сторонником законов по контролю за оружием и с отвращением относился к стрелковому оружию вообще, но к концу того учебного года большинство суббот я стал проводить с Беннетом в тире. Даже дети здесь вполне профессионально, как мне казалось, освоили стойку на широко расставленных ногах для стрельбы с двух рук, знакомую мне лишь по кинофильмам. Когда кому-нибудь требовалось заменить мишень, все учтиво разряжали оружие и с улыбкой отходили от линии огня. Многие мишени имели очертания человеческой фигуры.

Когда я выразил желание приобрести пистолет в личное пользование, Рой улыбнулся с тихой радостью добившегося успеха миссионера и посоветовал купить для начала спортивный пистолет 22-го калибра. Я кивнул в знак согласия, и на следующий день потратил немалую сумму на коллекционный «Люгер» калибра 7,65 мм. Продавшая мне пистолет женщина сказала, что он был предметом гордости и радости ее покойного мужа. За те же деньги я получил в придачу еще и симпатичный оружейный ящичек.

Я так и не освоил понравившуюся мне стойку для стрельбы с обеих рук, но зато вполне профессионально научился делать дырки в мишени с расстояния в двадцать ярдов. Я не имел представления, о чем думают или что чувствуют другие, когда пуляют по вечерам, но каждый раз, поднимая смазанную, отбалансированную машину, я ощущал проходящий по мне ток заключенной в ней энергии, напоминающий дозу крепкого виски. Медленное, осторожное нажатие спускового крючка, оглушительный выстрел, прокатывающаяся по напряженной руке отдача возбуждали во мне нечто, близкое к экстазу.

Как-то на выходные, после выздоровления Амриты, я привез «Люгер» с собой в Эксетер. Однажды поздно вечером она спустилась вниз и увидела, как я верчу в руках свежесмазанный заряженный пистолет. Она ничего не сказала, но долго смотрела на меня, прежде чем снова подняться к себе. Утром мы об этом не вспоминали.

***

– В Индии появилась новая книга. Писк моды. Кажется, эпическая поэма. Полностью про Кали, одну из их богинь-покровительниц, – сказал книготорговец.

Я приехал в Нью-Йорк на вечеринку в Даблдей, привлеченный возможностью выпить на халяву, а не чем-нибудь другим. Я находился на балконе, раздумывая, не взять ли четвертую дозу виски, как вдруг услышал разговор книготорговца с двумя коллегами. Я подошел к нему, взял под руку и отвел в угол балкона. Он только что вернулся с ярмарки в Дели. Он не знал, кто я такой. Я объяснил, что я поэт, интересующийся современной индийской литературой.