Песнь моряка

Если бы не это, Ник был бы сейчас со сломанной спиной. Но он даже не вздрогнул. Он был настолько спокоен, что, можно подумать, ждал (но ведь он уже решил, что сам поведет машину!), когда же пес снова на него набросится. Что этой твари так в нем не понравилось? Может, волосы? Но если он уже решил, что поведет сам, ему не требовалось это второе оскорбление. Вообще-то, второе оскорбление стало неожиданностью. Ник для того и болтался по двору, долго прощался с Салласом, пока мы с сумасбродной куклой ждали его на заднем сиденье… чтобы оскорбитель успел занять свой пост под кустом. Чтобы он все устроил сам. Потом Саллас ушел в трейлер, Николас сел за руль, и никто ничего не сказал о сумасшедшем барбосе. Ни слова. Николас, он играл в открытую, просто вел машину. Он не повернул руль, чтобы кого-то сбить, он не повернул руль, чтобы кого-то объехать. Око за око. Чисто и просто. Нужно только продолжать делать то, что он делал раньше, и не прогибаться перед мелкой тиранией, с помощью которой общество давит на твои кнопки, дергает тебя за цепь. Не смотреть ни налево, ни направо. Не знать ни гнева, ни пощады. Месть прекрасна, – так говорила Большая Шишка, – если играешь в открытую. Месть легка, месть проста. Едва заметный толчок под днищем старого мягкого авто из тяжелого железа. Всего лишь легкий толчок. Слева и спереди, потом сзади. Даже не подал виду, что заметил, не говоря о том, чтобы тормозить. Что за парень!

15. Мы сердце собаке терзать отдаем?

Кладбище Битых Псов находится в самом конце бульвара Кука, на пяти крутых болотистых акрах, усыпанных юккой и камнями. Легковушки, двух- и трехосники трутся носами друг о друга, выстроившись в несколько рядов на покореженном крае асфальта; мотовелосипеды, «харлеи» и трехколесники втиснуты между ними. Группки приехавших на похороны плетутся медленным шагом вверх и вниз по склону, постоянно прибывают те, кто пришел пешком. Извилистое движение выглядит настолько плавным и размеренным, что наблюдателю за удаленным монитором оно может показаться одной и той же сценой, замедленной в четыре раза и прокручиваемой непрерывно, – ровно до тех пор, пока этот наблюдатель не заметит неуместную здесь фигуру с черным галстуком-бабочкой, двумя блокнотами и восемью блестящими стеклянными глазами, которая носится от одной группы к другой, как паук, только в три раза быстрее.

Уэйн Альтенхоффен пребывал на седьмом репортерском небе. Когда вчера вечером он разреза́л и раскладывал по конвертам двести напечатанных Гриром листков с черными рамками, это было частью всерьез, частью ироничным жестом. Он ожидал, что, помимо членов клуба, придет максимум человек десять. И уж точно не столько. С другой стороны, конечно, время. Приличных размеров рыбацкая флотилия стояла на якоре в ожидании завтрашнего открытия летней сейнерной сессии. Съемки остановили до того, как починят декорации, отчего охрана из числа Битых Псов получила выходной. Ежедневную толпу зрителей сегодня не пустили на береговую площадку, чтобы члены профсоюза грузчиков могли перенести трибуны на место следующих съемок. Вместо того чтобы болтаться по парковке и тянуть шеи, эти зрители предпочли переместиться на склон холма: похороны собаки среди луговых цветов – не самое интересное зрелище, но всяко лучше, чем глазеть на рабочих. Разнообразнее.