Песнь моряка

– Мы сюда затем и приехали, Арчи, – сказал Айк. Он чувствовал, как в ребрах у него разгорается жар, сжигая последние отговорки. И вроде бы слышал музыку – как будто далекий звон литавр.

– В обители, Айк. Но будь осторожен с Ним, – добавил пацан. – Не позволяй Ему смотреть тебе в глаза, иначе все пропало.

– Кому? Кальмару Билли?

– Нет, господи-боже… Ему.

На этот раз полузаметный поворот головы Арчи указывал на что-то прямо за их спинами. Обернувшись, Айк с Гриром разглядели на самом краю поля фигуру часового, возвышавшуюся на зазубренном валуне, словно резной полированный столб черного гранита. Несколько секунд им пришлось убеждать себя в том, что этот обелиск на самом деле человек. Он был в комбинезоне с нагрудником, без рубашки, в одной руке держал вилы с длинной ручкой, в другой – книгу. Босой, лысый, с густой курчавой бородой. Вилы, по-видимому, исполняли роль божественного языческого трезубца, а книга не могла быть ничем, кроме Библии.

– Придите к Господу, – воззвало изваяние столь зычно, что звук этот мог исходить из океанской расщелины. – Вы трое… придите сейчас.

Арчи подчинился без слов, двое других последовали за ним. Айк понял сразу, что перед ними отнюдь не заурядный, упивающийся властью, стераноидный святоша. А подойдя ближе, понял и то, что имел в виду Арчи, когда говорил о глазах, – хотя и ожидал другого: под сочувственным лбом глаза с длинными ресницами были нежны и почти женственны – ничего общего с теми всепроникающими инструментами убеждения, которые можно видеть на лицах лидеров культов, то и дело мелькавших в новостях. В мягком карем взгляде читалась тихая уверенность, для которой вовсе не требовалось раздувать пламя фанатизма. Засунув Библию в нагрудный карман комбинезона, человек спустился с камня и протянул руку:

– Вы, должно быть, Айзек Саллас. Мистер Беллизариус говорил, что вы появитесь. Для нас большая честь, что вы решили навестить нашу маленькую ферму. Я преподобный Маз Гринер, ваш покорный слуга.

Пожимая жесткую, ороговевшую руку, Айк вспомнил, что говорили о Гринере бывалые боксеры, когда этот человек променял футбольное поле на боксерский ринг: «За тридцать профи-боев ни одной царапины. Шкура как у носорога. Топором не разрубишь». Он отметил, что камень, на котором Гринер стоял босиком, был из того же вулканического композита, что изрезал им ботинки, пока они шли от самолета.

– Преподобный Гринер, – кивнул Айк. – Это мой партнер Эмиль Грир. Мы пришли за Билли.

– Ну конечно. Мы посмотрим, как мистер Беллизариус себя чувствует. И клянусь Господом, брат, – он по-прежнему обращался к Айку, начисто игнорируя Грира, – я не имел намерения причинять вред этому человечку. Всему виной моя неуклюжесть, и я глубоко сожалею.

Глаза подтверждали искренность этих слов. Айк снова кивнул. Человек развернулся и зашагал босиком по хрустящему шлаку к товарному вагону; Айк, Грир и Арчи последовали за ним безмолвной колонной.

Обойдя вагон, они нашли у противоположной от железной дороги стороны крыльцо со ступеньками от земли до пола, а на нем – Билли. На нижней из побеленных перекладин висела табличка «Лазарет». Над крыльцом соорудили навес из обрезков и остатков гофрированного материала, чтобы защитить больных от солнца, однако оно уже опустилось ниже кривого карниза. Пробившись сквозь слой желтой дымки над Скагуэем, солнце ярко освещало побеленное крыльцо, все целиком и без жалости. Билли лежал, очевидно, на тех самых коротконогих носилках, на которых его забрали из больницы, лицом вниз или, точнее, жопой кверху. Небольшая подушка у него под тазом поднимала зад, заключенный в некое подобие гипсовых трусов. Рука свисала с края койки, прикованная к железному чемоданчику.

– Я случайно слишком резко его усадил, – объяснил Гринер. – Сломал копчик. А мы всего-то обсуждали одну теорию, он был явно не прав, но зачем-то упорствовал. Билли? Тебя пришли навестить друзья. Просыпайся.

– Я не сплю, мудило. – Билли лежал лицом к солнцу, глаза закрыты. В том месте, где щека прижималась к простыне, изо рта натекла лужица слюны.

– Что с ним? – прошептал Грир.

– Просто отрубился. Отрубился, слез со скута, и никакой пользы от этого дьявольского чемодана, даром что прикован. – Гринер уставился своими влажными глазами на Грира. – Ты должен знать, как это бывает, однокровник. Как сливается дурь и приходят сны. Как устаешь держать открытыми глаза. Я же вижу, как ты и сам устал.

Грир закивал под этим понимающим взглядом: устал, устал.

– Может, вы, друзья, выпьете стакан чаю, пока мистер Беллизариус просыпается. Садитесь, пожалуйста. Гретта? Где ты прячешься, девочка?..

Из-за занавески, прикрывавшей дверь вагона, вынырнула юная мексиканка. На ней был поношенный костюм медсестры и шапочка.

– Да, препдоп Гринер?

– Не сходишь ли ты на кухню и не принесешь ли кувшин травяного чаю для наших гостей?

– Да, препдоп…

Она стала спускаться по деревянным ступенькам, но он снова ее окликнул:

– Знаешь, Гретта? – Он положил ей руку на плечо. Дальнейшие инструкции были произнесены так, чтобы Айк с Гриром не расслышали.

Гретта снова сказала: