Песнь о моей Мурке

Воры, мошенники, грабители считались «социально близкими» новой власти и потому получали за свои «шалости» небольшие сроки (за кражу личного имущества, например, — от трех месяцев до одного года; «вследствие нужды и безработицы, в целях удовлетворения минимальных потребностей» — исправительно-трудовые работы на срок до трех месяцев). Но только не бандиты! В том, что Советская власть относила бандитизм к преступлениям, совершенным «без контрреволюционных целей», не следует усматривать смягчающего обстоятельства. Напротив! Это означало, что прокуроры и судьи могли не обременять себя поиском доказательств «контрреволюционности» деяния и без лишних сомнений пускать подсудимых «в расход». Власть прекрасно понимала, кто выступает против «порядка управления».

Мало того: с этого времени и многие преступления, которые прежде квалифицировались как хулиганство, власть стала подводить под «бандитскую» статью. В 20-е и даже 30-е годы прошлого века хулиганство наряду с бандитизмом было одним из криминальных бичей общества. В Питере в середине 20-х годов появляется, например, «Союз советских хулиганов». Возглавлял его бывший есаул 6-го казачьего полка Дубинин. Ему удалось собрать в единый кулак более ста молодых парней. Все они добывали средства к существованию уголовными преступлениями. Базировался «Союз» на Лиговке (известный уголовный район Питера).

В 1926 году власть сочла нужным жестко подавлять подобные проявления. Например, по итогам совещания питерских работников милиции (сентябрь 1926 года) было принято постановление, где прямо указывалось: «В тех случаях, когда хулиганы действуют в шайках или, хотя бы организованной шайки не было, группами, квалифицировать преступление как бандитизм» (Административный вестник. 1926. № 10). Помощник губернского прокурора М. Першин заявил: «Состав преступления выходит за пределы статьи 176 УК РСФСР (хулиганство) и приближается к бандитизму, ст. 76». Он предложил также дополнить статью 176 частью 3, санкцией которой был бы расстрел (Ленинградская правда. 14 сентября 1926 г.). Через неделю та же «Ленинградская правда», писавшая о «чубаровском» деле (когда группа хулиганов изнасиловала комсомолку в ленинградском саду «Кооператор»), высказалась еще определеннее: «Обвинительная власть центр тяжести дела усматривает в том, что насилие, совершенное группой хулиганов, должно рассматриваться как бандитизм».

Введение «бандитской» статьи в значительной мере послужило причиной краха «белогвардейской уголовщины». Это оттолкнуло от «бывших» основную массу босяков, которые и без того были недовольны попытками «буржуев» верховодить в уголовной среде. Раз за бандитизм «светил вышак», босяки решили заняться менее опасными промыслами — воровством, грабежами и проч. К середине — концу 20-х годов изменения произошли и в среде беспризорников. Основная их часть (благодаря усилиям новой власти) отошла от преступного мира и адаптировалась в новом обществе. Те же, кто не порвал с уголовщиной, значительно «подросли», оперились. Молодым, агрессивным ребятам было не по нутру, что ими помыкают «дворяне». Хотелось самим попробовать власти, стать во главе, повести за собой.

Таким образом, упоминание бандитов в положительном контексте в уголовном мире 30-х годов было делом невозможным.

Разумеется, «благородный воровской мир», состоявший из «социально близких» Советской власти людей, поспешил откреститься от «контриков». «Хулигана и боксера гони подальше от костера» — так звучала возникшая в то время блатная поговорка. Презрение к «бакланам» стало одной из «традиций» «воров», «бродяг» и вообще всех «честных пацанов». Хулиганы и бандиты стали рассматриваться воровским миром как «недостойные» представители «благородного шпанского братства».

Поэтому «Мурка» не пользовалась популярностью в воровской среде. Что подтверждается, например, в мемуарах известного кинорежиссера Валерия Фрида «58 с половиной, или Записки лагерного придурка», время действия которых относится к послевоенному ГУЛАГу (автор отбывал срок наказания с 1944-го по 1953 год). Фрид вспоминает: «За свои десять лет в лагерях я слышал много песен — плохих и хороших. Не слышал ни разу только «Мурки», которую знаю с детства; воры ее за свою не считали — это, говорили, песня московских хулиганов». Заметим — даже не одесских, а именно московских!

Интересно также отметить, что и власть реагировала на «Мурку» довольно болезненно. Г. Тепляков, в частности, пишет: «Бывали курьезные случаи, когда под самым носом у чекистов практиковался «самиздат»: в 1934 году начальник цеха типографии УНКВД ЗСК Т. А. Розина была снята с работы и исключена из партии за «печатание антисоветских стихов «Мурка» и распространение их среди рабочих».

Предполагаемые авторы «Мурки»

Ряд исследователей приписывает авторство «Любки-Мурки» одесскому поэту Якову Ядову. Есть вроде бы даже ироническое подтверждение такой версии. Так, в 30-е годы Леонид Утесов, не имея возможности исполнять «каноническую» Мурку, на ее мотив пел ставший сразу же популярным романс «У окошка»: