Песнь о моей Мурке

Мундир английский,
Погон французский,
Табак японский,
Правитель омский.

Эх, шарабан мой,

Американка,
Не будет денег,
Возьму продам-ка!

Мундир сносился,

Погон свалился,
Табак скурился,
Правитель смылся.

Омск заняли,

Иркутск отняли
И с шарабаном
Колчака забрали.

Впрочем, Николай Какурин (с середины 1920 годов начштаба у Тухачевского) в своих воспоминаниях «Как сражалась революция» (1925) пишет, что куплеты, высмеивающие Колчака, распевались и в белой армии («погон российский, фасон английский…»). По этому поводу Павел Шехтман замечает: «Но погон не имеет «фасона» — стало быть, изначально был «мундир». Таким образом, куплет имел в виду не поддержку Антанты (как его быстро стали толковать), а общеизвестную англоманию Колчака и главное — его случайность, «залетность» в белой Сибири (туда он явился только осенью 1918 года из Англии через Японию). Издеваться над Колчаком, как над залетным авантюристом, могли не большевики, а скорее ненавидевшие его эсеры, которые начинали антибольшевистскую борьбу на Востоке, но затем были разогнаны, а частично даже расстреляны новоявленным омским диктатором».

Куплеты про «смывшегося» правителя появляются уже после того, как Колчака выбивают из Омска в ноябре 1919 года части 5-й армии Тухачевского. В январе 1920-го чехословацкий конвой задерживает верховного правителя и передает его иркутским повстанцам. 7 февраля Колчака расстреляли по решению иркутского ревкома РСДРП (б).

А в конце 1920 года приходит черед атамана Семенова: части Красной Армии и забайкальских партизан освобождают Читу. Правда, атаману везет больше, чем Колчаку: он успевает бежать за границу. А его позор неведомые авторы запечатлели в новой переделке — «Семеновский шарабан», записанной П. Устиновичем в 30-е годы со слов бывшего партизана Першина:

Прощайте, други,
Я уезжаю,
Булаву, скипетр
Я покидаю.

Припев:

Ах, шарабан мой,

Ты шарабан,
Теперь я больше
Не атаман.

Чита-столица,

Я уезжаю,
Кому я должен —
Я всех прощаю.

Шуми, пропеллер,

Крути, Гаврила,
Куда мне спрятать
Срамное рыло?

Атаману крепко снится,

Будто он на небе мчится.

В двери райские стучит

И привратнику кричит:

«Доложи владыке рая —

Сам Семенов с Забайкалья…»

И так далее. Текст, конечно, не ахти, да и сбивается с ритмики «Шарабана». Но между тем он был довольно популярен в красноармейской среде. Впрочем, множество переделок «Шарабана» появляется и в печати. Например, бегству Семенова посвящен «Аэроплан мой, аэроплан» Н. Колесникова:

Аэроплан мой, аэроплан,
Не царь я больше, не атаман!
Еще недавно признал барона.
Теперь он скажет, что я ворона.
Аэроплан мой, аэроплан,
Погибнет Врангель, погибнет пан!
Куда спуститься, куда дать тягу?
Спасите, братцы, царя-летягу.
Аэроплан мой, аэроплан,
Умчи подальше от партизан.
К барону разве мне в Крым укрыться:
Помочь коллеге летать учиться.
Аэроплан мой, аэроплан,
Везде погибель — и тут и там.

Полный текст этой пародии был помещен в иркутской газете «Красный стрелок» (органе политуправления Реввоенсовета 5-й армии и Восточно-Сибирского военного округа) 24 октября 1920 года. Затем один за другим появляются «Шляхетский шарабан» («Красный стрелок», 27 октября 1920), «Врангельский шарабан» («Красный стрелок», 18 ноября 1920), «Шарабан изменника» («Вперед», орган политотдела 2-й Амурской армии, 26 апреля 1921), «Шарабан Дитерихса» («Красный бурят-монгол», 13 ноября 1922).

Путешествие с «Шарабаном»

Но по России пошел гулять все-таки «каппелевский» вариант «Шарабана» — с гимназисткой, бежавшей из-под Симбирска. Песня пользовалась огромной популярностью — и не только у босяков и беспризорников, которые сразу же включили ее в свой «репертуар». Любил ее слушать, например, и Сергей Есенин. Поэт Владимир Ричиотти (настоящее имя — Леонид Турутович) вспоминал, как в июне 1924 года Есенин попросил его исполнить «Шарабан»: