Песнь об огненно-красном цветке

— Нет.

Девушка высвободила руки и обняла колени Олави, точно положила к его ногам все, что таилось в этом рассказе.

— Оставь мне такой знак! — взмолилась она. Олави бросило в жар.

— Нет, нет, Вьюночек, не требуй от меня такого дара, да я и не умею, — испугался он.

— Ты умеешь все, что захочешь, — любовь все умеет.

— Но твой рассказ…

— Ты ведь сам сказал, что он красивый?

— Да. Он красиво задуман, но конец ужасный.

— Самое прекрасное ты называешь ужасным. Так ты не можешь? — спросила она с дрожью в голосе.

— О, господи. — На лбу у Олави выступили капельки пота. — Я ни в чем не хотел бы тебе отказывать, но конец этой истории не выходил бы у меня из ума.

— Я была почти уверена, что ты не поймешь меня, потому что ты — это не я. Но что-нибудь я должна получить, иначе я не смогу жить, — сказала она горячо. — Посмотри-ка!

Она вытащила спрятанный на груди футляр из синего шелка с красными тесемками.

— Он лежит у меня на сердце — видишь?

— Какой красивый! — воскликнул Олави, хватаясь за футляр, как утопающий за соломинку. — Ты хочешь что-нибудь положить в него?

— Да.

— Волосы? Неужели ты такой ребенок?

— Нет, я не настолько ребячлива.

— Цветок?

— Нет.

— Стихи на память?

— Нет, нет, — всего тебя!

Олави посмотрел на нее растерянно, он не понимал, чего она хочет, и снова испугался.

— Не понимаешь? Твою фотографию!

— Но у меня только одна, и я никому не дарил своих фотографий.

— Ты хранил её для меня, — уверенно сказала девушка.

Олави стало стыдно. Он чувствовал себя жалким. Почему он сейчас не встанет, не обнимет этого дрожащего ребенка и не скажет: ты задела самые глубокие струны моего сердца — ты моя и я твой, теперь и на веки веков.

Он встал.

— Это верно, я приготовил ее для тебя, только для тебя и ни для кого другого, — начал он горячо, но тут же умолк: казалось, все его тело налилось тяжелым песком. Ослабевшими руками разыскал он в ящике стола свою фотографию и как подкошенный свалился на стул.

Девушка глядела на него, и в глазах ее светилось счастье.

Олави опустил голову:

«Что со мной случилось? Зачем я обманываю ее и себя? Зачем я подаю милостыню той, которая должна была бы получить все?»

А девушка держала в руках фотографию и переводила сияющий взгляд с нее на Олави.

— Да, это ты, — сказала она наконец и тихонько прикоснулась к фотографии губами. Потом она спрятала ее в футляр, который быстро исчез у нее на груди.

— Теперь я ни о чем больше не буду тебя просить. Ты уйдешь и все-таки останешься со мной. Вечером, ложась спать, я поговорю с тобой, а утром сначала погляжу на тебя и пошепчусь с тобой как теперь. А когда меня похоронят, то и ее похоронят вместе со мной.

Олави казалось, что кто-то разрывает его на множество кусков. Он посмотрел на девушку. Как все в ней цельно, светло, чисто! Почему и он не может быть таким же? Что с ним случилось?

Ему хотелось сесть на полу рядом с девушкой и сказать слова, которые снова превратили бы его в юношу — чистого и цельного, способного чувствовать так, как чувствует она. Но он не мог. «Твоя весна прошла безвозвратно!» — кричал в нем какой-то леденящий душу голос. И когда девушка обняла его ноги, он едва осмелился наклониться к ней и положить руки на ее плечи. Потом он робко коснулся губами ее лба, точно просил у нее прощения.

Девушка плакала. Глаза Олави тоже увлажнились. Но их слезы возникли в разных источниках, у каждого из них было свое горе.

Темные круги

Было воскресное утро, тихое, спокойное, безмятежное.

Олави только что побрился и сидел еще за столом, расчесывая перед зеркалом волосы.

«Кажется, виски углубились, — подумал он. — Но зато вид от этого более мужественный!»

Он положил щетку на стол, слегка повернул голову и еще раз взглянул в зеркало.

— Я, кажется, стал бледнее, впрочем, я ведь уже не отрок.

Он хотел встать.

«Погляди-ка еще раз, и немножко повнимательнее», — предложило зеркало.

Олави взял щетку, пригладил усы и улыбнулся:

— Больше ничего не вижу.

«Ах, не видишь? — ехидно молвило зеркало. — А что у тебя под глазами?»

Казалось, он вдруг прозрел. В зеркале отражался бледный человек, под глазами у него были большие, испещренные морщинками, темные круги, точно печати, оставленные бродячей жизнью и внутренней борьбой.

— Не может быть! — воскликнул он, чувствуя, как кровь стынет у него в жилах.

«А что же в этом удивительного?» — холодно ответило зеркало.

В нем по-прежнему отражался человек с темными кругами.

— Отчего они у меня? — разбитым голосом спросил Олави.

«Тебе видней, — ответило зеркало. — Вот и у тебя есть знак, хоть ты о нем и не просил».

Олави смотрел и смотрел. Темные круги не исчезали. Ему хотелось отвернуться или закрыть глаза, но он не мог: казалось, что за спиной стоит кто-то большой, строгий, с кнутом в руке и приказывает: «Гляди!»

Он глядел.

«Гляди внимательно, надо знать самого себя! — кричал человек с кнутом. — Всмотрись в круги под глазами, видишь, что там?»

Олави всматривался. Он увидел ряд тонких морщинок: одни были глубже, другие — мельче, одни — прямые и четкие, другие — запутанные. Холодный пот выступил у него на лбу.

«Сосчитай их!» — крикнул человек, стоявший сзади.