Песнь об огненно-красном цветке

«Я не презираю, я люблю и жалею тебя. Я знаю, что ты человек с прекрасным, чистым сердцем, но ты слаб, ты очень слаб». — И она гладит мой горячий лоб, как гладила его, бывало, мать.

«Да, я слаб, но я обещаю…»

«Не обещай, — строго прерывает она меня. — Ты столько раз давал обещания и столько раз их нарушал… Не обещай, но исполни».

«Я постараюсь… моя дорогая, моя единственная сестра!» — И, переполненный чувством благодарности, я беру обе ее руки и покрываю их поцелуями.

«Если бы вы вели такие разговоры, — сказал сумрак, — тогда и в самом деле жаль, что твоя сестра умерла. Говори она с тобой почаще вот так, может быть, ты был бы другим человеком».

Олави погрузился в раздумье.

— Потом она вдруг вскакивает, — продолжал он грезить, — и зажигает лампу, потому что за окном совсем уже стемнело. Она подходит ко мне и спрашивает:

«Хочешь я помогу тебе? Я могу заполнять твои бланки».

Я не отвечаю ей на это, а смотрю в ее сияющие глаза и говорю:

«До чего же ты меня понимаешь. Спасибо тебе за все. Недаром ты моя сестрица Майю».

Она садится за стол, ее маленькая ручка легко бегает по бумаге, а я принимаюсь объяснять ей свои записи. Так и идет время.

Она отодвигает бумаги и начинает весело болтать о том, что я, мол, великий начальник на сплаве, потому что у меня есть своя контора и свой секретарь — самый молодой и самый бравый начальник из всех возможных.

Я смеюсь.

«И нигде на свете нет другой такой милой девушки, как ты, сестрица Майю», — говорю я ей.

А она уже снова становится серьезной и глядит на меня так странно, что мне становится не по себе.

«Ты еще долго собираешься бродяжничать? Вот уже три года, как ты скитаешься».

«Неужели так много? — изумляюсь я. — А мне еще не надоело…»

«Будь я на твоем месте, я бы с этим немедленно покончила. Мы отправились бы домой, взяли хозяйство в свои руки и дали старикам отдохнуть — они на своем веку вдоволь натрудились».

Я смотрю на нее с удивлением.

«Отец-то? — отвечает она на мой взгляд. — Не беспокойся, он тебя давно простил. И он и мать ждут тебя не дождутся. Наш брат Хейкки — человек слишком мягкий для того, чтобы стать хозяином».

«Ты думаешь?» — радуюсь и смущаюсь я.

«Не думаю, а знаю! Сколько дел нас ожидает! Ты засеешь луга клевером, построишь новый скотный двор, мы разведем стадо втрое больше прежнего… Надо осушить Большое болото. Когда ты намерен этим заняться?»

«Большое болото? Как ты догадалась — я ведь и сам об этом думал».

«Как же мне не догадаться, я ведь твоя сестрица Майю. Осушить Большое болото — дело, правда, нелегкое, отец так и не осмелился за него приняться, но ты ведь больше отца и сильней его».

«Сестрица Майю, — восклицаю я, чувствуя себя счастливым. — Другой такой, как ты, нет нигде в мире, и я хочу тебя расцеловать… Мы вернемся домой уже на следующей неделе. Все будет так, как ты хочешь: стадо увеличится, поля расширятся, на болоте разрастётся душистый клевер и слава о хозяйстве Коскела разнесется по всей округе. Мы будем очень счастливы, ты станешь хозяйкой, я — хозяином. Потом мы постареем и поседеем, но наши дети… господи, да ведь я брежу!»

«Это самый прекрасный твой бред. Надеюсь, что он скоро станет явью, — улыбнулся сумрак, широко раскрыв иссиня-черные глаза. — Но зажги наконец лампу, здесь кромешная тьма!»

Вьюнок

— Будь я поэтом, я сложил бы песню — прекрасную, удивительную песню. Умей я играть на кантеле, я подыгрывал бы на нем своей песне. Песня моя была бы о тебе и о любви. Я пел бы о вьюнке с белоснежными цветами, потому что ты и есть вьюнок, моя девочка. Ты такая же красивая и нежная, такая же ласковая и легкая, как вьюнок. И в глазах твоих такая глубина и бесконечность, будто они — сама жизнь.

— Но ведь ты и в самом деле поёшь, Олави. Твоя речь — это песня, — отвечала девушка. Она вся светилась от счастья. — Спой еще. Я готова всю жизнь сидеть у твоих ног и слушать твои песни.

— Я и сам был бы рад этому, Вьюночек. То, что я встретил тебя, — просто чудо. Я ведь был уже уверен, что все на свете для меня поблекло и пожелтело, как в осеннюю пору.

— В осеннюю пору? — переспросила девушка и робко на него поглядела. — Не сердись, Олави, скажи мне, ты любил других? О тебе так много говорят…

Олави ответил не сразу.

— Может быть, и правду говорят, но разве ты не могла бы любить меня цельно и сильно, если бы знала, что я любил когда-то других?

— Я не об этом, — отвечала девушка, ласкаясь к нему. — Я не о себе.

— А о чем же?

Они поглядели друг на друга.

— Ах вот оно что, я понял. Я все понял по твоим глазам!

Он гладил голову девушки, точно хотел ее успокоить. Она прижималась к его коленям.

— Жизнь полна загадок. И самая удивительная загадка — человек. Я, действительно, любил, а сейчас мне кажется, что это были только сны о каких-то удивительных приключениях.

— Так, может быть, ты не любил их по-настоящему? Ведь когда любишь — отдаешь все, что у тебя есть, а это возможно только однажды.

Она сказала это совсем тихо, но так убежденно, что Олави задумался.

— Не знаю. Мне казалось, что я все получил и все отдал, что мне остается теперь только нищета.