Песнь об огненно-красном цветке

— Я снова вас оскорбил, — сдержанно сказал Олави. — Но вы не судите по себе. Если вы счастливы в браке, то почему мы не можем говорить на эту тему, не думая о том, что вы замужем, а я холост, говорить просто, как два человека.

— Да, да, конечно, — ответила дама, но беспокойство ее нарастало. «Неужели он о чем-то догадывается? Не намекает ли он? Мне кажется, в его голосе звучит насмешка».

— Я никого не хочу обижать или осуждать, — продолжал Олави. — Но можно ли молчать, глядя, как сотни людей, точно рыбы в сети, устремляются в брак, а этот брак губит их счастье? Или, может быть, вы считаете, что сети и есть настоящее место для рыбы, раз они находятся в воде?

— Вы не должны так говорить! — страдальчески воскликнула дама. — Ваше сравнение хромает, и не только хромает, оно совершенно неверно! Поймите, что я и тысячи других уважаем брак и не считаем его могилой для счастья!

Олави посмотрел на нее почти сочувственно.

— Я понимаю, но почему вы снова говорите о себе? Я думал, — продолжал он, понизив голос и почти гипнотически глядя в глаза даме, — я думал, вы лучше меня поймете, даже согласитесь со мной. Ведь вы, женщины, находитесь в еще худшем положении, чем мы, мужчины. Я думал, что вы, чувствующие более тонко и ожидающие большего, больше и разочаровываетесь.

— Вы смеетесь над нами? Вы нарочно меня мучаете?

— Нет, конечно. Ведь брак — это и есть самая жестокая насмешка, — говорил он низким, проникновенным голосом. — Скажите, мадам, разве у каждой девушки нет «идеала», о котором она мечтает? Разве она не ждет от брака того великого и священного, о чем трепещет все ее существо?

— В этом вы правы! — мягко отвечала дама. — Но это девичьи мечты, они редко сбываются.

— Редко сбываются? Разве не каждый из нас хорош — и трясущийся старец с высохшим телом, и какой-нибудь грубый, неотесанный чурбан? Ведь мы, мужчины, — божественного происхождения, мы все сплошь идеалы!

Он сказал это так холодно и резко, что даму затрясло.

— Вы живете с этим своим «идеалом», точно путешествуете в коляске с незнакомым вам человеком, сложив здесь и все свои пожитки. Вы сидите и беседуете о погоде, о пейзаже, потому что больше вам говорить не о чем. Но коляска катится, она на рессорах. Со временем появляются дети, хотя вы не всегда понимаете, как у вас с этим почти незнакомым попутчиком могут быть дети.

Он проницательно посмотрел на даму, будто знал, что попал в цель. Ее лицо выдавало беспокойство и тревогу.

— Здесь, кажется, слишком жарко, — сказала она, вставая.

— Конечно, какой я невнимательный.

Олави открыл окно, но остался стоять возле него, облокотившись на раму. Он смотрел на собеседницу высокомерно и победоносно…

Дама стояла в другом конце купе и глядела в окно. Этот человек смущал и вместе с тем привлекал ее.

Почему никто не входит в вагон? Надо бы ответить ему, но что сказать? Молчание становилось тягостным.

— Что вы хотите этим сказать? — нервно спросила она, оборачиваясь.

— Я хочу сказать… Не знаю, удобно ли это, — говорил Олави, подходя к ней. — У каждого свое мнение… Я хочу сказать, что любовь свободна — свободна от брака, от греха, от всех пут, придуманных людьми.

— Как вы смеете так говорить! — рассердилась дама.

— А почему же мне не сметь? Но если это вас оскорбляет — прошу прощенья. Любовь не знает и не хочет знать никаких границ. Говорят, в любви важно образование, важно, к какому обществу человек принадлежит, считается, что образованные люди обладают более тонкими чувствами. Это все пустая болтовня! У образованной барышни может быть изящная фигура и тонкая талия — благодаря портнихе. Ее голова может быть набита красивыми фразами — благодаря школе. Но в любви она может быть такой же грубой и неотесанной, как скотница. А необразованная батрачка может быть гибкой телом и душой, как ветка березы, она часами может грезить о таких вещах, которых не найдет ни в одной книге, — и все это дано ей самой природой! То же самое и у нас — у мужчин. — Олави говорил сдержанно, но в его голосе таился огонь, готовый сверкнуть молнией.

— Значит, вы не придаете в этих вопросах никакого значения образованию? — спросила дама, не сознавая, что говорит; его голос волновал ее так, как волнует церковный колокол, если слушать его вблизи.

— Не больше, чем вы. Правда, вы, женщины, цените красивые платья, изящную мебель, удобства и любовный щебет. Но это не то, чего жаждет все ваше существо, перед чем вы трепещете, вы…

Он умолк, точно боясь сказать лишнее.

— Вы?.. Почему вы не скажете прямо, раз уж так много сказали? — воскликнула дама, и на ее бледных как снег щеках проступили темно-красные пятна.

— Вы ждете того, кто сумеет вас взять, взять по закону свободной природы! Вы вздыхаете не о том, кто чирикает о любви, не он вам снится, а тот, кто возьмет вас в свои горячие руки и поднимет так высоко, что небо откроется вам и вы увидите мерцание звезд. И только в это мгновение вы поймете, что такое жизнь, поймете, что ее тайные силы никто не властен измерить и ограничить.