Песнь песней на улице Палермской

Ольга резко бьет по тормозам. Вылезает из машины и открывает капот, громко крича и размахивая руками. Дым валит уже со страшной силой, и мотор окончательно издыхает.

– Merde! Дерьмо, сволочь!

Я не могу выбраться наружу и только слышу какое-то инфернальное гудение клаксонов вокруг нас, а Ольга все продолжает сыпать ругательствами:

– Merde, херня, шопа! Засранцы!

И только Клодель сохраняет полное спокойствие и свой красивый профиль.

Вскоре к нам подъезжает полицейская машина, из нее вылезает жандарм.

– Мадемуазель, вы перекрыли всю дорогу, это не дело.

– Но, merde, что мне было делать? Из машины столб дыма валил, а потом мотор вообще сдох. Morte[161], капут!

– Какого цвета был дым, белый или черный? – задает жандарм профессиональный вопрос. У него довольно симпатичное лицо.

– Понятия не имею. Мы же не папу римского[162] выбираем, верно? – отвечает Ольга, и глаза у нее сверкают, точно воды Каттегата в полнолуние.

Полицейский бросает на нее взгляд, потом еще один, затем наклоняется к ней и коротко улыбается.

– Вам придется записать ваш адрес здесь. А я позабочусь, чтобы машину отбуксировали домой. Кстати, я мог бы подъехать после смены и посмотреть, что с ней, сильвупле?

Ольга, всегда недовольная тем, что у нас в Дании обращение на «вы» сошло на нет, удовлетворенно кивает. Она обожает это французское vous — языковые очки для дали, которые позволяют определить, с кем попальтироваться, а кого поставить на место. Хотя иной раз эти решения и не противоречат друг другу.

Той весной сестра моя открывает совершенно новую эру. Ее беспорядочным интрижкам несть числа, и при этом ни о Песни Соломона, ни о божественной любви вообще нет речи. Ольга больше не уничтожает мужчин своей пылкостью и патетикой, когда сердце готово вырваться из груди, не опускается до встреч чуть ли не в подворотнях, с покупателями, предлагающими на аукционе самую низкую цену, но милостиво позволяет им приползать к ней на брюхе.

Жандарм ни бельмеса не понимает в музыке. Зато он приходит к Ольге с наручниками, и это очень мудрое решение для того, кто хочет с утречка пораньше сбегать в булочную за круассанами и по возвращении застать Ольгу все еще лежащей в постели.

Всякий раз, навещая ее в Париже, я брожу по округе и захожу во все новые галереи. Принюхиваюсь к запахам маленькой типографии и разным сортам перезревшего камамбера в сырном магазинчике, где дождевая вода хлещет по витринам, пока сестра моя пальтируется наверху в квартире. В дни, когда жандарм не ночует у Ольги, я первой успеваю сбегать вниз за свежим хлебом к завтраку и сигаретами.

В Париже я всегда курю. Так я чувствую себя более или менее француженкой, несмотря на аховый запас слов. Как-то утром, отправившись за куревом, я заплутала и оказалась на улице, где раньше никогда не бывала. На углу там обнаружился маленький темный Tabac, где продают всякую всячину.

– Vous cetes un cigarette?[163] – задаю я вопрос продавщице, так как нигде не могу разглядеть пачки «Голуаза».

Я спрашиваю даму за прилавком насчет сигарет, но она и бровью не ведет. Просто смотрит на странную покупательницу, пока до той не доходит, что лучше убраться с глаз долой.

После жандарма у Ольги появляются и другие кавалеры. Сестра моя повернулась спиной и к Богу, и к Песне песней. Вот теперь-то мужчины узнают, что такое любовь! Как тот, что посреди ночи поднялся со своего супружеского ложа и заявил жене, что ему надо срочно уйти. Он приперся к Ольге и так выл у нее под дверью, что казалось, сей же час треснет от половой истомы. Когда же она все-таки впустила его, выяснилось, что член у него размером с кошачий. Настоящего драйва не получилось, и Ольга разочарованно повернулась лицом к стене.

– У тебя задница довольно большая, – вздохнул несчастный. – А я, я к маленьким норкам привычен.

Но сестре моей это все, конечно, по барабану. Она прекрасно знала, что он изо всех сил пытается выползти снова на путь истинный, на котором находился всего лишь несколько часов назад. Вернуться к милой своей женушке, которая никогда не причиняла ему столько терзаний и не оставляла рубца на сердце. Мы даже и не помним, как его звали.

За это время Ольга завлекла пленительным пением сирены в глубины морские бессчетное количество поклонников. Погрузила их в самую пучину, где все мужское в них разбивается вдребезги об ее острые рифы. Пропащие матросы без ног, без члена, без достоинства выбрасываются на берег, где бродят шатающейся походкой в поисках первой попавшейся юбки, чтобы жениться в надежде, что член и кости снова отрастут. Последнее, впрочем, удается далеко не всегда. Месть Ольги в том, что она незабываема.

Сестра моя сохранила связи со своим агентом, и карьера ее вновь идет вверх. Все театры, от Ла Скала до Сиднейской оперы, желают залучить на свою сцену колибри Ольгу Совальскую с ее пламенной страстью и знаменитым диапазоном в четыре октавы.

Инфракрасное излучение