Песнь песней на улице Палермской

– С музыкой? – начинает его отец. – Если ты думаешь, что все так просто – бац, и ты уже музыкант, то забудь об этом, парень. Для этого, черт возьми, талант нужен! И крепкий характер. Это не для размазни, что держится за юбки матери или верит в озерное чудище.

– Да, но… – говорит Йохан.

– Да, но ведь надо же с чего-нибудь начинать, – встревает Грета.

– Да, но – что ты хотел сказать, Йохан? Ты, наверно, забыл выплюнуть тролля. Ну-ка, пошли!

Тем вечером Йохан выплевывает в унитаз своего последнего тролля. Он снимает со стены постеры с Несси и Цыганкой, берет немножко одежды и исчезает на садовой дорожке чуть ли не в одних носках. Йохан снимает подвальную комнатку в переулке Каттесундет по адресу, которого Могильщику никогда и ни за что не раздобыть.

Через неделю Йохан поступает работать на Рефсхалеёэн, где становится учеником электрика на B&W[83]. Одновременно он начинает сочинять песни, они льются из него после полуночи. У него и душа светлая, и умом он не обделен. Ольга предлагает исполнять припевы дуэтом, и теперь они записывают свои номера на катушечный магнитофон Филиппы в подвальной комнатке.

Оказавшись на расстоянии от Могильщика, Йохан открывает новую главу своей жизни. Но от фруктобоязни и чувства вины за то, что он оставил Грету и Вибеке одних на Палермской, ему не убежать.

Я чувствую себя вне круга Ольги и Йохана, хотя, как правило, они приглашают меня на репетиции. И тешу свое добровольное одиночество во время долгих прогулок в поисках сюжетов для картин или же попытках избавиться от душевного беспокойства. Бывает, я добираюсь на велике до Голландского городка[84], где тюльпаны впали в спячку и где я стараюсь разглядеть цветовые нюансы на свежевспаханных полях.

Но раньше или позже я оказываюсь у двери подвальной комнатки Йохана, где пью купленное Ольгой вино из картонных пакетов и слушаю на магнитофоне последние плоды их совместного творчества.

Йохан – единственный композитор, пишущий ритмическую музыку, который удостаивается Ольгиного уважения. Он возлежит на спальном диване с микрофоном в руке, задрав длинные ноги до плаката с Несси.

– Привет, Эстер! – кивает он и снова опускается на диван. Ольга облизывает мне лицо.

– Привет, Луковка!

Прямо сейчас они записывают вокальную партию Йохана под электрогитару, как бы создающую нечто вроде звуковой перспективы.

– По-моему, надо назвать композицию «Соната горя и невралгических болей», – предлагает Ольга.

Йохан полагает, что это звучит несколько старомодно.

Пришло время демоверсий и субаренды. Повсюду в городе устраиваются хеппенинги. Мясникова Лили ставит танцевальные эксперименты с группой японских барабанщиков. Народ отпускает бороды и делает что душе угодно. И все же находиться в центре внимания на более или менее постоянной основе не так-то легко.

У тех немногих растений, что произрастают на узком подоконнике в комнате Йохана, такой вид, будто они уже в течение нескольких месяцев находятся при смерти. Лишь один пахучий вьюнок с длинным зеленым стебельком пробил себе дорогу к двери.

– По-моему, он за помощью отправился, – замечает Ольга.

Йохан рассеянно кивает. Его жилы наполнены кипучей поэтической кровью, а вот азарта, драйва он лишен напрочь.

– Филиппа утверждает, что у нас в мозге разные ритмы, – говорю я, а сестра моя безуспешно пытается открыть окно.

Повсюду в комнате разбросаны недоеденные бутерброды с паштетом.

– Утверждала, ты хотела сказать, Филиппа утверждала. А если она так говорила, то значит, это правда, разве нет? – Голос сестры моей звучит и резко, и жалобно.

После ухода Филиппы часть своей зарплаты Ольга перечисляла в Институт эпидемиологии и микробиологии. То, чем Филиппа доводила нас до бешенства, вдруг стало самой большой утратой.

– Да, утверждала… разумеется, – поправляюсь я.

Ненадолго устанавливается тишина.

– Она говорила, что бета-ритмы — верные слова, что маршируют вслед за другими, – продолжаю я. – Но есть еще альфа-ритмы, неуправляемые иероглифы, они возникают, когда мы только просыпаемся или болеем с похмелья. Так что с тобой, Йохан? Тебе, похоже, эти самые альфа-ритмы всю башку затуманили, как алкоголь. – Я швыряю ему в лицо подушку, чтобы поднять настроение в подвальной комнатенке.

– Эльфо-ритмы. – Он рассеянно пощипывает струны своей гитары.

– Ха! Можешь их и так называть. Ведь ты серфингуешь только на эльфо-волнах. – Теперь и Ольга улыбается.

К сожалению, ни одной бета-волны в мозгу у Йохана нет. Нет в нем ничего, что могло бы заставить его завести будильник, спуститься на землю и зашагать в ногу с жизнью.

Иной раз я боюсь, что отцовские запои и смена масок вышибли из него остатки умения ориентироваться на местности.

Для Ольги это тяжелый удар, ведь она, как и я, посвятила свою жизнь выполнению невыполнимой миссии. Ежик без ножек и мальчики без компаса. Йохан, он и есть та самая долгая и невыполнимая миссия. Редко увидишь, как такой большой талант пропадает зазря.

– Как дела с твоим новым оркестром? – спрашивает Ольга по прошествии недели.