Песнь песней на улице Палермской

Йохан ходит с нею по острову прогулочным шагом или рыбачит вместе со Свеном, а Лиль с Вибеке тем временем ловят сетью крабов. Среди прибитого к берегу леса Себастиан обнаруживает несколько крупных стволов, из которых теперь вырезает фигуры. Он полностью пропал в своих новых тотемных животных и примитивных лицах, появляющихся на свет из дерева.

Сама же я начала новую серию картин. Как всегда, я пишу портреты Себастиана, но еще и делаю на скорую руку цветные наброски доверху наполненных свежевыловленной треской рыбацких лодок и катеров, что причаливают к берегу каждое утро. Роскошный шведский стол из рыбы с глазами, плавниками и отбивающими о палубу четкий ритм хвостами. Мотив, поющий в светло-голубом, как аквамарин, и холодном кобальтовом, с маленькими бело-желтыми жемчужинками вдоль плавников. Йохан одобрительно кивает, а любопытная Вибеке пробует на вкус краски на моем мольберте, слизывая их с указательного пальца. И вскоре очки у нее становятся вишневого цвета.

Это лето, с точки зрения живописи, одно из самых моих удачных. Я свободна от удушающих любой эмоциональный и профессиональный порыв объятий оценок и суждений академических знатоков и варьирую краски и цвет по своему усмотрению. Работаю быстро и уверенно. Ставлю на карту все, что имею за душой, не боясь испортить сделанное одним неверным движением. Вот она, тайна, скрывающаяся за любой хорошей живописной работой.

Я мечтаю о больших полотнах и участии в выставках по возвращении в Копенгаген. Папа посматривает на мои наброски и кивает. Себастиан тоже подходит и обнимает меня за талию.

– Как думаешь, смогу я претендовать на персональную выставку? – спрашиваю я и прижимаюсь к нему.

– Конечно, сможешь. Ты конкретно сильный мастер.

– Слушай, а сколько мне просить за мои работы? Это сложный вопрос. Вот, к примеру, за эту, – говорю я и указываю на картину с попавшими в шторм двумя бирюзового цвета рыбацкими катерами. – Я не уверена.

Себастиан с удивлением глядит на меня:

– Так сколько мне взять за нее? – повторяю я.

– Ты можешь взять аспирин, утро, полдень и вечер, – хохочет он. За это я тоже люблю моего ютландского Медведя, за то, что он знает Сторма П[125].

И все-таки беспокойство проникает мне в душу. Никак, ну просто никак не могу я перестать всю дорогу спрашивать, что мне делать. А Себастиан ненавидит сомнения.

Я никого в это не посвящаю, но тем летом мне здорово помогает то, что Ольга резко снизила свою активность. Так что я могу сосредоточиться на своем и не думать о ее эквилибристических номерах. Не надо сидеть на трапеции и поддерживать сестру мою наверху, когда она нюни распускает. Ольга бродит по острову вместе с лундеманновскими овцами, которые все так же толпятся вокруг нее и блеют от восхищения.

Вечером нам подают на ужин свежевыловленную Свеном форель, которую Лиль поджарила на гриле. Потом мы располагаемся за садовым столиком, откуда открывается вид на море и скалы. Вибеке сидит на коленях у Йохана, а Себастиан обнимает меня за плечи. За беседой мы опустошаем энное количество бутылок вина, после чего Ольга начинает напевать.

Но, несмотря на эту гармонию, у меня внезапно появляется ощущение, что именно сейчас мне жутко не хватает матери моей и Филиппы. Моей вечно пахнущей летом матери и моей старшей сестры, могила которой на здешнем кладбище утопает в цветах. Тех, что посадил для нее мой отец.

Бывает, ночью мы сидим в теплом молчании и прислушиваемся к звукам острова. Звукам волн, листвы в березняке и хлопанья голубиных крыльев в воздухе. И только когда августовское небо начинает светить мягкими темными тонами, мы покидаем остров. И только тогда Ольга заново принимает крещение и забывает об уменьшительных линзах оператора. И возвращается к своим изначальным размерам – один к одному.

* * *

Сестра моя достаточно нахлебалась. Слишком уж много воздыхателей бесследно исчезли из ее жизни, не попрощавшись, да даже слова не сказав. «Я завтра позвоню», – так говорят они, и больше от них ни слуху ни духу. Неужели нельзя хотя бы дверь поплотнее закрыть?! А то сквозит.

Вернувшись в Копенгаген, она решает обратиться к психотерапевту, чтобы рассчитаться с прошлым. Репетиции «Травиаты» в Париже начинаются только в конце ноября.

Адриан Хольст умен и заботлив. Он учит сестру мою различать слова и дела.

– Обращай внимание на то, что мужчины делают, а не на то, что они говорят, – наставляет ее он.

И уже после пары сеансов Ольга чувствует, что преисполняется новых сил. А еще что ей следует открыть карты. Может, что-то особенное происходит в кабинете психотерапевта?

В самом начале Адриан объясняет, что это классическая реакция: пациент влюбляется в своего врача. Однако после еще пары консультаций он вынужден признать, что права она. Ольгино существо тоже поразило его до глубины души.

– С тобой я хотел бы провести остаток своей жизни, – шепчет он. – Вот только развестись мне надо, и тогда мы будем вместе.