Песнь песней на улице Палермской

Особенно часто он впадает в черную меланхолию, выпив красного вина. И тогда уж его не утешить, не помочь советом даже такому самозваному духовнику, как я. Единственное, что может излечить его от хандры, – это труба Чета Бейкера. Лишь она да еще медленный танец в гостиной успокаивают его.

Оказывается, много что может вызвать у Себастиана аллергическую реакцию: красное вино, чрезмерная забота о нем и советы, касающиеся его ремесла. И больше всего, может быть, мои сомнения в собственном таланте, сомнения, с которыми он не в силах справиться вдобавок к своим.

Такими вечерами мы ложимся раздельно, и сплю я скверно. Но следующим утром просыпаюсь от его поцелуя в затылок. Нет ничего более сокровенного, нежели лежать в этот момент к нему спиной. И принимать этот нежданный жест, не улыбнувшись ему и вообще ничем его не заслужив.

Наконец я поворачиваюсь и встречаю его взгляд. Пропасть в оливковых глазах Себастиана – бо́льшего счастья я никогда не испытывала.

Одним таким утром из дома звонит моя мать: у нее пауза между двумя полетами.

– Я знала, – говорит она взволнованным голосом. – Но она же меня не слушает.

Она — это Варинька, попавшая в аварию и чудом избежавшая нового покушения.

Мы с Себастианом, держась за руки, отправляемся на великах на Палермскую.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я Вариньку, стараясь скрыть озабоченность: она ненавидит, когда к ней проявляют участие.

Одна щека у нее закрыта огромным пластырем.

– Серединка на половинку. – Варинька посылает мне свой пеликаний взгляд.

Кто-то, по всей видимости, не закрепил как следует колесо автобуса, на котором Варинька направлялась в Торнбю на собачьи бега. Оно и отвалилось в самый что ни на есть час пик, автобус выскочил на встречку и врезался в ехавший в противоположном направлении автомобиль. Водителей машины и автобуса, а также пассажиров отправили в больницы.

Всех, за исключением Вариньки. Она практически не пострадала. Вот уж действительно Господу придется поднапрячься и собрать все имеющиеся в наличии силы, если он захочет лишить ее жизни.

Когда сестра моя не выходит на подмену на сцену парижской оперы, она по-прежнему работает в Le Loup. Мобильные телефоны еще не изобретены, автоответчики тоже малоизвестны, так что надо как следует попотеть, чтобы связаться с нею. Зато у нас есть камертон. Всякий раз, когда мы поднимаем трубку, в ней раздается красивое звонкое «А». Это для того, чтобы напомнить друг другу, что мы настраиваемся на основной для нас, современных млекопитающих, тон.

Время такое, что телефонные будки светятся, словно одинокие герои в темноте. Автомат работает? Хватит ли монет, чтобы послушать самый важный голос в течение нескольких, в буквальном смысле слова драгоценных минут? И всякий раз вроде как чудо происходит. Я не единожды видела, как Ольга сидит дома на Палермской, приклеившись к телефонной трубке, в надежде, что ее партнер по летнему флирту позвонит, как было обещано. Через пять дней ожидания ее длинные руки чуть ли не паутиной покрываются.

А вот в Париже ее саму не поймать. Она переехала и живет теперь в отдельной комнате в пансионе, в квартале Бастилия. Единственный телефон – внизу, у консьержки. Однако мадам в стеклянной клетке не с руки тащиться на третий этаж, чтобы позвать сестру мою к телефону:

– NON!

Приходится звонить в Le Loup. Когда сестра подходит к телефону, чувствуется, что она запыхалась.

– Привет, Луковичка! Я слегка в запарке. – На заднем плане слышатся смех, La vie en rose[121] в исполнении Пиаф и звон приборов и тарелок в кухне.

«Кроненбург» подается через стойку до глубокой ночи. Ольга работает молниеносно, хотя ей, конечно, требуется больше усилий, чтобы одновременно управиться с языком, напитками и пивными кранами.

– У меня до фига ботинок с пивом, – хихикает она.

Затем следуют хорошие новости. Сестра моя получила свою первую роль, роль Флории в «Тоске». Ту, что она уже пела на пять с плюсом в Дании.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – объясняет Ольга. – Знаменитая французская сопрано умерла во время репетиций в Париже. Подавилась фуа-гра, вот я и подсуетилась.

Первые рецензенты восторгаются:

«Совальская! Северная колибри поражает драматической нюансировкой, зажигательным тембром, теплотой тона и вибрато to die for»[122]… Merci!

В ту осень Себастиан пригласил меня в Краков. Он купил билеты на поезд и заказал трехдневное проживание в небольшой гостиничке в еврейской части города. Возможно, он заметил, что мне не слишком нравятся его частые отлучки, что мне необходимо отправиться на поиски приключений вместе с ним.

– Ты ведь обожаешь живопись Ольги Бознанской, милая. Вот мы ее картины и посмотрим.

Возлюбленный мой Себастиан, как всегда, горазд на сюрпризы.