Песнь песней на улице Палермской

Другой из любимых ее трюков заключается в преуменьшении степени риска. «Может, зайдем к тебе просто так, без всяких обязательств?»

Последнее есть величайшая на свете ложь. Ольга хочет, чтоб ее обожествляли, но не решается отдать инициативу партнерам. Опыт в таких делах у нее плачевный, и потому она старается заманить их, делая вид, что не будет им в тягость. И потом, мужики понимают это отсутствие обязательств совершенно буквально. Вот и приходится ей месяцами мыкать сердечное горе горькое.

Костер совсем догорел, и Ольге наконец-то удается снять заржавевший мужской велик с замка. Merde!

Сестра моя успевает заскочить домой, стащить с себя чулки в прихожей и найти подходящую к настроению музыку. После чего она садится на велик и по неровной брусчатке Кристиансхауна через Книппельсбро[115] рвет к своему поэту с впалыми щеками.

Каким-то чудесным образом она добирается до цели своего путешествия в целости и сохранности, и в уродливом утреннем свете нажимает кнопку звонка, покачиваясь в своем коротком коктейльном платье, без трусов, но с пластинкой Равеля под мышкой. Concerto in G[116], полагает Ольга, поэт обязан послушать. К чему у того нет особого желания. Впрочем, она вполне может полежать пару часиков под его одеялом.

Поэт и все остальные ухажеры, едва ли помнящие, как зовут мою сестру, монотонной чередой допускаются в обитель Ольгиной души, прекрасной и чувственной, где во множестве звучат синицы и укулеле.

По большей части парням удается сунуть палец в реле, так что на следующие полгода она перестает светить. И тогда утешать ее приходится Йохану. К чему тот уже вполне привычен. В последний раз он проехал на велике через весь город в самую жуткую за весь год метель, чтобы спеть ей «Колыбельную для слона»[117], хотя полиция и не рекомендовала пользоваться в тот вечер личным транспортом.

* * *

Мой отец все больше времени проводит на острове. Филиппа постоянно возникает у родителей в памяти и разрушает семейную идиллию. И в такие периоды мать моя предпочитает обслуживать заморские рейсы, а папа, забрав с собой голубей, отправляется в шхеры.

Правда, он регулярно звонит и Ольге, и мне, чтобы узнать последние новости о моих живописных работах и успехах сестры в исполнении оперных арий.

– У голубей появился приплод, – рассказывает он, стараясь придать голосу больше бодрости.

Им со Свеном даже удалось увидеть на рыбалке редкого в тех краях белохвостого орлана, парящего в высоком небе.

– А еще зеленушки запели.

Здесь же, в Кристиансхауне, на углу по ночам слышны по большей части нестройные пьяные песни. Весна наступила.

Ольга мечтает жить в Париже. Желание это возникло у нее с той поры, когда она стала носить французские шляпки и посмотрела «Собор Парижской Богоматери» в Амагер Био[118]. И вот мечта ее близка к осуществлению. План состоит в том, чтобы попасть в состав стажеров и таким образом получить роль на французской оперной сцене. Одновременно она будет брать уроки для особо одаренных молодых исполнителей в Conservatoire de Paris[119]. А по-французски сестра моя изъясняется уже вполне себе прилично. С помощью Эллы Блюменсот она к тому же получила стипендию от фонда, поддерживающего молодых и подающих большие надежды оперных певиц.

Ольга и вправду уникальный талант, у нее в запасе много октав. Прядь ее медового цвета волос развивается, свисая на лоб в момент крещендо, и отплясывает под звуки ее голоса.

В последнее время она выглядит намного взрослее меня, хотя чисто формально я старше нее. В общем, она уже стала взрослой женщиной.

Но всем ли это видно? Надеюсь, суд не будет слишком беспощаден. «А эти что, действительно двойняшки? Да они ни фига не похожи!» И слышится мне шепот мира: «Есть те, что играют, и те, что таскают рояль». Чудо, что Себастиан видит меня совсем другими глазами.

Ольга пакует вещи, а мы с Йоханом сидим на постели и наблюдаем за ней. Себастиан уехал в Амстердам работать с какой-то голландской художественной группой. Я уже тоскую по его огромным башмакам в прихожей и едва заметному углублению на нашем прозрачно-голубом диване. А мне так хочется утонуть в его лесных озерах с упавшими туда листочками.

На самое дно чемодана Ольга отправляет заляпанную паштетом дедову Библию, сборники стихов и французские книги.

– Флобер и Пруст, это все-таки совсем другая интонация.

– Да ведь и у нас в Дании такие тоже имеются, – возражаю я.

– Окей, Ореструп, он никогда не устареет! Ну ты знаешь. Да и Йенса Петера Якобсена тоже вполне можно взять, – соглашается она и откусывает от бутерброда с паштетом. – «Маково-красная кровь течет в жилах ее», – цитирует она, а я закрываю глаза. И представляю, что и у меня в жилах течет чудесная маково-красная кровь. Хочу быть неотразимо прекрасной.