Песнь песней на улице Палермской

– Маковая кровь? Так она что, опием баловалась? – бормочет Йохан. И кровь маковых цветов чернеет у меня перед глазами.

– Нет-нет, не думаю… и вообще, Париж… – говорит Ольга и на время забывает о морфинистах любви. –   В любом случае Париж – это совсем другое дело, – поправляет себя она, ей не терпится оказаться в городе городов. Там, где решают обосноваться величайшие художники мира. Сестра моя, возможно, даже встретит саму мадам Каллас, когда дива выйдет прогуливать своего черного пуделя по Елисейским Полям.

Еще Ольге пообещали устроить ее на работу, чтобы заработать дополнительные средства на жилье и учебу. Она станет официанткой в Cha-cha-cha du Loup[120], популярном бистро, названном в честь вечнозеленого шлягера Сержа Генсбура, в самом сердце квартала Бастилия. Ольге самой надо раздобыть официантскую форму, но тут Варинька, что в высшей степени поразительно, предлагает пошить ей превосходную экипировку и настаивает на этом. Что меня сильно удивляет. Ведь, насколько мне известно, бабушка моя никогда ничего не шила с тех пор, когда латала цирковые костюмы в Санкт-Петербурге, а позднее вместе с карликами одевала Белоснежку. Однако черное платье и белый, точно слоновая кость, фартук оказываются готовы в последний момент и потому укладываются в чемодан сверху. Ольга даже не успевает примерить рабочий наряд. И вот она выходит за дверь и едет ночным поездом в Париж.

Сестре моей предстоит приступить к работе в Le Loup в конце месяца, а пока она, наверное, всю свою энергию тратит на репетиции. Временно Ольга снимает комнату в расположенной позади Сакре-Кёр квартире полицейского, женатого на ночной медсестре.

«Эти двое, вероятно, в основном пальтируются днем», – пишет Ольга в первом, отправленном авиапочтой письме, словно бы вымоченном в «Шанели № 5».

Дело в том, что в результате этого брака на свет появились пятеро пацанов со срезанными подбородками, а также дочка Клэр, с которой Ольга живет в одной комнате. Наверняка по ночам они хихикают по-французски.

Я же, если Себастиан в отъезде, подолгу брожу на ветру. Или же еду на велике до самой оконечности Амагера, чтобы унять тревогу на душе. Поля лежат, ощетинившись, а меня в отсутствие Ольги настигает ощущение пустоты. Я тоскую по бурным взрывам ее темперамента, ее восторгам, ариям и приступам бешенства, пусть даже рот ее никогда не закрывается на замок. Ловлю себя на том, что даже пуканья ее мне не хватает.

Йохан, которого я как-то встретила в городе, тоже как бы слегка сбледнул с лица. И уж, конечно, его настроения не улучшила новость, что весьма размытое фото, на котором Нэсси высунула голову из воды – событие, которого он так долго ждал! – оказалось фальшивкой.

К счастью, у меня есть Себастиан. Я встречаю моего могучего Медведя на Главном вокзале, и мир снова становится единым. Мы пропадаем друг в друге, когда я не пропадаю в «Лавке художника». Наше существование наполняют скульптуры и дорогущие пигменты для красок.

Когда я в Академии, глаза мои с удовольствием утопают в жженой охре и персидской сини, которые только и ждут, чтобы их смешали и пригласили на танец. Если мне удается избежать критики свитеров луковичного цвета, я, с измазанным красками лицом, иду домой, напевая и строя великие планы.

Вечером Себастиан готовит пасту и открывает бутылку белого вина. Целует меня, собираясь поплясать на диване, и, сдается мне, пребывает в полном ладу со своими фигурами. А еще он любит, когда я горжусь своими работами.

– Ольга сегодня звонила? – спрашивает он.

Я качаю головой. Нет, сегодня тоже не звонила.

Мы вообще пока еще по телефону с нею не общались.

Когда две недели спустя я наконец-то слышу голос сестры моей на другом конце провода, она безудержно хохочет.

– Она просто настолько отстала от жизни, – хихикая, говорит Ольга сквозь треск в телефонной трубке.

– Кто?

– Алло? – На линии шум и французские голоса.

– Oui.

– Кто?

– Варинька!

– Почему?

– Ты не представляешь… В первый рабочий день в Le Loup я надела ее униформу. И вдруг чувствую, сзади под подкладкой что-то твердое.

– Ничего себе… и что это было?

– Да она, черт бы ее побрал совсем, в подкладку мышеловку зашила!

Ольгин смех всегда разворачивается в нескольких частях. Сперва она хихикает, выпуская шептуна, потом следует заливистая искрящаяся волна, что предвещает громовые раскаты. Смех ее обволакивает меня, и я с головой окунаюсь в его поток. Хотя изначально чувствовала себя преданной ее молчанием и собиралась вспылить.

Мышеловка! Никому в этом мире Варинька не доверяет, а уж о французах с их извечным похлопыванием по заду новой зеленоглазой официантки и вовсе говорить не приходится. Однако мышеловки в качестве превентивной меры не годятся. Во всяком случае, в городе городов. Стоит только персидским кошечкам в зимних мехах потереться причинными местами о парижские мусорные баки в задних дворах, перед ними не устоять. Четыре недели спустя Ольга попадает в ловушку и влюбляется в некоего тромбониста из пятого округа.