Песнь песней на улице Палермской

Йохан появляется на час позже, чем мы договорились.

– Где тебя носило? – раздраженно спрашивает Ольга.

– Понадобилось больше времени, чтобы выспаться, чем я рассчитывал, – бормочет он.

Йохан здоров спать, ни дать ни взять варан.

Сестра моя начинает «Песню Иванова дня» высоким ясным голосом, однако публика вокруг подпевает не в такт. На другой стороне площади кто-то пытается вступить заржавелым голосом. Лишенная поддержки, Ольга кипит от гнева. Народ, по-видимому, не помнит изначальную мелодию с красивыми пульсациями и паузами, как ее исполняли во времена нашего деда.

– Мы омещанились, утратили дух нации, – бурчит Ольга и делает глоток из бутылки.

– Если б ты была премьер-министром, нас всех в приказном порядке упекли бы учиться играть на поперечной флейте, – ухмыляется Себастиан.

Я тоже смеюсь, потому что он прав, но еще и просто потому, что мой Медведь снова рядом со мной и к нему вернулось доброе расположение духа.

– Могу ли я пригласить вас на пиво? – Какой-то обрюзгший тип, случайно затесавшийся в нашу компанию, с восхищением заглядывает в зеленые Ольгины глаза.

Я поворачиваюсь к моей сестре и подмигиваю ей.

– Благодарим за приглашение, – отвечает она, измеряя его взглядом. – Нам бы лучше деньгами.

Потом она сидит возле костра, попивает виски и исполняет «Марио, Марио, Марио» из «Тоски» перед неким красивым поэтом с впалыми щеками. Наверняка она с этим парнем когда-то виделась. По мере того как ночь наплывает на Кристиансхаун, Ольга становится все нежнее и нежнее. Она начинает терять устойчивость и виснет на поэте.

Себастиан беспрерывно целует меня, и ближе к утру мы полностью сливаемся с ним в единое целое.

– У тебя самое прекрасное лицо в мире, – шепчет он и с силой прижимает меня к груди. – Медвежечка.

Чуть ли не самое замечательное в нем – это вильсундский акцент. Устоять перед его произношением просто невозможно.

Йохан беседует с какой-то девицей с красными волосами, а Ольга тем временем погружается в раздумья о своих черных нейлоновых чулках: не слишком ли коротко для них ее платье? Она полностью поглощена мыслями о своих красивых ногах кофейного цвета.

– Думает, видно, она – реинкарнация Билли Холидей, – шепчет Йохан.

– If you don’t leave me, I’ll find somebody who will[111], – улыбается примкнувшая к нашей компании Мясникова Лили.

Когда сестра моя вновь поднимает взор, обнаруживается, что поэт исчез. Как и почему он испарился, остается невыясненным. У Ольги на чулке даже стрелка поехала, и белая полоска предательски светится на черном фоне.

А что до бегства мужиков, то сама Ольга полагает, что она и сейсмолог, и землемер в одном лице. Она, дескать, может измерить глубину отступления с точностью до сотой доли миллиметра.

– Нет, черт возьми, я поеду туда! – заявляет она, всплескивая руками. В Ольгиной записной книжке полно телефонных номеров, замазанных черной тушью. Номеров, обладатели которых нанесли ей жгучую душевную рану, номеров, по которым она НИКОГДА больше не станет звонить. Однако под воздействием винных паров на Ольгу нисходит умение излучать рентгеновские лучи, и внезапно все номера возвращаются в читабельное состояние, готовые к набору. Осталось только найти телефонную будку.

– Don’t drink and dial![112] – пытаюсь остановить ее я, но ответа не слышу.

Ольга подымается и пробует взгромоздиться на свой мужской велосипед, хотя тот все еще не снят с замка.

– Это какое-то недоразумение. У него ведь поэтическая душа, он, конечно, почувствовал, будто я его отвергла. Надеюсь, он простит меня, если я сейчас приеду. – Сестра моя, сражаясь с замком, едва не падает.

– Ей-богу, ты страдаешь одной из форм спинного фетишизма, – бормочет со своего места у костра Себастиан. – Всю дорогу западаешь на мужиков, что поворачиваются к тебе спиной.

Я смеюсь в голос и гляжу на Йохана, который живет по совершенно противоположным принципам.

– Если свалишься с девушки, надо быстренько залезть на другую, иначе разовьешь в себе чувство страха, – говорит он и обнимает свою красноволосую подружку с крупными веснушками и торчащими вверх малюсенькими крысиными хвостиками. Она напоминает удивленного жирафа.

Тем не менее никто не в силах уговорить Ольгу отправиться домой и проспаться, раз уж она чего решила. Упрямая, как в детстве. Сколько соседей жаловались тогда матери моей, что ее взрывная, импульсивная дочь снова отделала их маленьких мальчиков железным совком, и все это во имя страсти. Фактически все ребята боялись Ольги, за исключением Йохана, который, судя по всему, восхищался ее темпераментом.

– Ну так и что, – возражала в таких случаях Варинька. – Пусть сдачи дают.

Повзрослев, сестра моя перешла на больших мальчиков, которых она, чаще всего уже приняв на грудь пяток «Золотых слонов»[113], от души дубасит под торжествующий клич: «Ты меня любишь!» или You’re gonna miss me?[114]