Песнь песней на улице Палермской

Я поняла, что все кончено, когда встречала Себастиана на вокзале. Он приехал поездом из Рима и походил на пассажира, сошедшего не на той станции. Вежливо вел беседу, но вроде как безуспешно старался вспомнить, кто я такая. Он распаковывал свои вещи, но его глаза больше не следили за мной по всей квартире, как это бывало раньше. И широкая его рука больше не искала мою.

Вообще-то в ноябре, когда начинается листопад, я всегда имела возможность натянуть на себя Себастиана, точно медвежью шкуру. Раньше я всякую ночь поворачивалась к нему в постели и обнимала его, просунув правую руку под голову, а левую – под его руку, и та замирала на круглом его животе. И потом я ждала пару мгновений, за что и бывала вознаграждена, ибо он словно бы всем телом издавал вздох облегчения и расслаблялся целиком. Как будто мой ютландский Медведь держал себя в напряжении весь день до того, как почувствовать тепло моих рук.

А теперь спина его безответна, и мне в отчаянии приходится признать, что заставить кого-либо издать вздох облегчения невозможно. Любовь – это дар, но Себастиан больше не жаждет побыстрее распаковать свою Медвежечку, заглянуть в окошечко рождественского календаря и, дрожа всем телом от моих прикосновений, глубоко-глубоко проникнуть в меня.

– Что-то случилось, любимый?

Депрессия? Отчаяние из-за того, что скульптура не желает открыться ему? Но ответа я не получаю. Через неделю он уезжает, забрав свои вещи.

Я перестала быть Себастиановой Медвежечкой. Я теперь вообще ничья. Дышать стало невыносимо. Вот я больше и не дышу.

Восемь месяцев спустя в Риме Себастиан женится на Жизель Моретти, а в конце лета у них рождается дочь. Я прочитала об этом в журнальчике, ожидая своей очереди в парикмахерской, ведь Себастиан стал частью культурной элиты.

Я же приняла на себя Варинькину роль распиленной дамы, только у меня еще и нервы обнажены, и оба яичника разрезаны. Я покидаю гнездо для куры-несушки, не оставляя в нем яиц. Ибо вскоре после отъезда Себастиана у меня прекращаются месячные. Чего вообще-то никогда не случалось. Сперва я думала, что у меня будет от него ребенок. Я сдаю анализы, и, просматривая результаты, врач морщит лоб.

– У тебя ранний переходный период, – объясняет она.

Я не понимаю, что она говорит.

– Ты опоздала, детей у тебя не будет, ты не сможешь забеременеть.

Мне начинает сниться Филиппа. Она всегда является в последнем сне, аккурат перед самым утром, и кажется живой. У нее нет ног, но она парит в лазурно-голубом платье с хвостом из математических уравнений. И это Филиппа, никогда в жизни не носившая платьев.

* * *

Зима кончается. Худшего сезона для разбитого сердца не сыскать. Все вокруг идет в рост, и весна размазывает свою светло-зеленую надежду и робкую, хрупкую влюбленность прямо у меня по лицу. Но не убирай шубу далеко. Ради бога! Любая прореха в подкладке таит опасность. Если навести на резкость немилосердный прожектор весеннего солнца, станет ясно, что со мной все кончено. Ведь из прорех на меня уставится в ответ смущенным взглядом лиловый мертвец. Выхваченный светом фонарей.

Ольга собирается на гастроли с «Богемой». Прямо сейчас она доводит до совершенства Si, mi chiamano Mimi[134]. Всякий раз, когда мы с нею говорим по телефону, я выпадаю в осадок.

Жизель Моретти – моя полная противоположность. Я видела в журнале ее фотографию с Себастианом. Она смуглая, маленькая и знающая себе цену. Римлянка, которая, по всей вероятности, никогда не медлит и ни в чем не знает сомнений. Он смотрит на нее с улыбкой, что когда-то принадлежала мне. Я по-прежнему называю его жену по фамилии, надеясь, что так мне будет легче вспоминать прошлое и держать ее на расстоянии. Но фокус не удается, и я не в силах унять слезы.

Сестра моя взбешена от гнева, она всерьез обдумывает идею заказать Себастиана сицилийскому киллеру по объявлению. Найти такого, судя по всему, пара пустяков.

– Вот мы в опере всю дорогу друг друга убиваем, – говорит она.

– Окей, – хихикаю я в ответ, – а может, нам попробовать что-нибудь из арсенала гаитянского вуду? Да и вообще, я запросто могу на него порчу наслать в виде импотенции или кожной болезни.

Но ведь Себастиан не виноват, что полюбил другую, и вот это горше всего.

Да я его прекрасно понимаю. Я бы тоже ее выбрала. Вот как низко я пала.

Меня терзают фантомные боли. Мое изумительное мы ушло в небытие. Никто уже больше не произнесет Эстер и Себастиан на одном дыхании.