Песнь песней на улице Палермской

Имея за плечами опыт работы в роли распиленной дамы, бабушка моя, по-видимому, могла бы укрыться и в солонке, если б в том возникла нужда. Она сидела у подвального оконца в полной боевой готовности на случай, если немцы начнут обыск в доме. При таком повороте событий дед сыграл бы начальные фразы Симфонии судьбы[137]. Довольно драматическая, признаться, вещь. Но так как Вариньке медведь полностью оттоптал ухо, градус исполнения необходимо было повысить до мелодраматического. Музыка эта по-настоящему громкая, и дед проигрывал симфонию бабушке снова и снова, чтобы она запомнила ее и не перепутала с другой. Если дед заиграет Симфонию судьбы, Вариньке следует вылезти через подвальное оконце и бежать прочь через сад.

Пока Ева подавала херес, немцы посылали ей одобрительные взгляды. «Девушку такой классической нордической внешности еще поискать надо». Ева с дедом выглядели как представители арийской расы премиум-класса. Родство с семьей Оптовика внезапно пришлось весьма кстати. Родители Ганнибала, разумеется, и видеть не желали ни принцессу цирка, ни ее дочь, свою внучку, но деду по-прежнему не отказывали в эксклюзивных товарах со своих складов. И мать моя щедро угощала немцев в тот вечер.

– Я рассказала офицерам, что Варинька – наша дальняя родственница, но никто ее не видел после лета 1942-го, когда она отправилась с цирковой труппой куда-то на север. Что эта русопятка ни на что не годилась и что, по чести говоря, мы испытали облегчение, расставшись с нею.

– Всем ведь известно, каковы татары на самом деле, – так сказала мать моя чрезвычайно убедительным тоном.

Пока немцы выпивали, дед готовился сыграть что-нибудь на «Хайдеманне». «Не желаете ли послушать музыку?»

Он выбрал одну из песен Шуберта, тем самым посылая знак Вариньке, что пока ситуация в гостиной находится под контролем.

Nacht und Träume[138] дед исполнил своим мелодичным чистым тенором с легкой вибрацией, которую офицер счел выражением почтения к Шуберту, а не следствием нервного состояния певца. Все это время Ева с очаровательной улыбкой стояла в дверях.

Когда отзвучал последний звук, немцы отвесили поклон и поблагодарили за выпивку. «По-видимому, им сообщили ложные сведения».

В последующие дни стараниями моей матери у бакалейщика стали распространяться слухи, будто Варинька и вправду сбежала вместе с бродячими циркачами. А дед тем временем прекрасно ее обихаживал. Они ни в чем не знали нужды, и, следовательно, никто из благонравных домохозяек из числа соседей по кварталу не заявлялся к ним с выражением сочувствия и продуктовыми карточками. Все, кто изначально ненавидел Вариньку, по всей вероятности, охотно поверили в ее побег в компании иноземцев и хищных зверей. И по истечении нескольких недель никому уже и в голову не пришло раскапывать это дело дальше. Да и немецкие военные больше не возвращались. Но с того вечера и вплоть до самой светлой ночи освобождения в мае 1945-го Варинька и носу из дома не показывала.

– Зато она стала проводить время с дедом. По вечерам, когда он возвращался после работы домой, они за шторами затемнения усаживались играть в шахматы или в дурака. И несколько раз я видела, как они танцуют в гостиной, – рассказывает моя мать.

– Маленькие Варинькины ножки на его ногах. Она даже согласилась, чтобы он читал ей вслух «Анну Каренину» на своем дурном русском. А еще я часто видела, как после окончания рабочего дня в конторе оптовой компании Варинька устраивалась у окна и из-за гардин выглядывала деда, который возвращался домой на трамвае.

Я с недоверием гляжу на мою мать:

– Вот уж не думала, что Варинька с дедом…

– Да, именно… в те годы они спали вместе. Во время войны они заключили мир, и он продолжался до самой смерти моего отца в 1949-м. К счастью, он успел увидеть новорожденную Филиппу, – шепотом говорит она.

Я безмолвствую. Будучи всезнающим рассказчиком и самозваным знатоком истории моего рода, я вынуждена признать, что знания мои оставляют желать много лучшего.

– ЛИЧНОЕ! – раздается вдруг крик Вариньки.

Мы все трое вздрагиваем.

Бабушка моя, наверное, стояла на лестнице и слушала. Как долго, нам не ведать.

– Вы что, никогда не слыхали слово личное? Оно, видно, вышло из моды! Бошедурйе! Он был моим мужем. – Варинька посылает нам в особенности выразительный пеликаний взгляд, исчезает на лестнице и с треском захлопывает за собой дверь.

Ненадолго устанавливается тишина.

– Но почему мы никогда не слышали ни о визите немцев, ни об исчезновении прабабушки в Санкт-Петербурге? – шепотом спрашиваю наконец я.

– Да, и почему бабушка перетащила пианино в подвал после смерти деда? – вступает Ольга. – Раз уж он так любил музыку, да и она любила его, пусть и по-своему? Мы ведь даже не подозревали, что «Хайдеманн» там обретается, пока я его случайно не обнаружила.