Песни былого

— Сынок мой, шалунишка,
Пора, усни, сынок.
Тебе свое пальтишко
Я подоткну под бок!

— Ах, мама, здесь, в подвале.

Мне холодно лежать.
Я здесь усну едва ли,
Я буду папу ждать!

— Мой сын, моя отрада.

Уже все дети спят,
А папу ждать не надо:
Он не придет назад.

Все, что ты днем увидел,

Забудь, ты должен спать.
Не то начальник Фридель[2]
Придет, чтоб нас забрать.

Ворвется к нам охрана

И скажет: «Есть приказ!
В Освенцим утром рано
Отправить вас!»

* * *

Было все, была свобода,
А давно ль? Тому три года,
И семья была, и дом,
Были живы мать с отцом,
Было все на белом свете:
Добрый муж, живые дети.
Я была сама собою,
Я ходила без конвоя,
Я белила, я месила,
Где моя былая сила?
Где все те, кого любила?
Нету ничего, что было!
Мне б от прошлого хоть малость,
Да ни крохи не осталось.
Все застлало черной тучей
За проволокой колючей.
Что прошу — сама не знаю
Чем дышу — не понимаю.
Лишь луна одна сияет,
И она не понимает
Ничего.

ВАШИ ГЛАЗА

О наши братья, сестры наши бедные,
Опередили вы немного нас,
Стоим мы, видим лица ваши бледные
И боль еще живую ваших глаз.

Уже заледенели ваши лица,

Но полон скорби ваш застывший взгляд,
И хоть слезам из глаз уже не литься,
Последней болью все ж они горят.

И до того, как в общую могилу

Вас, отошедших за ночь, сволокут,
Мы будем видеть взгляд, где боль застыла,
Как будто бы глаза еще живут.

НА СЕДЬМОЙ ПЛОЩАДКЕ[3]

Ой, что вам сказать и словами какими,
Когда и детей зарывали живыми!
Стреляли в людей на площадке седьмой,
Всех в яму бросали — живой, неживой.

Мучителям нашим, наверно, казалось:

Евреев в живых никого не осталось.
Но крик из могил доносился подчас:
«Живые, врагам отомстите за нас!»

Того, кто свершает деяние злое,

Возмездье найдет не сейчас, так потом,
И пусть мы до этого не доживем,
Нам силу дает утешенье такое.

УЖЕ ЗА ПОЛНОЧЬ…